А Розмич замахнулся, сделал шаг вперед. Клинок нехотя рассек воздух и застыл. Кажется, само железо не хочет вступать в битву. С великим усилием воин вернул клинок в узилище, руки потянулись к шее. Розмич сосредоточенно извлек из-за пазухи оберег — коготь бера. Добря кивнул, в глазах защипало. Он тоже убрал оружие, снял с шеи крестик.
Новгородский дружинник смотрел на христианский символ, чуть изогнув бровь, во взгляде блеснуло доброе озорство. Он покорно склонил голову, принимая дар Добродея, но, когда сам потянул руки, чтобы сделать ответный подарок, тишину прорезал ледяной голос Олега:
— Довольно.
Князь навалился на посох всем телом, будто ноги не держат.
— Мы не можем драться, княже, — пробасил Роська. — Мы родичи. Не по крови — по духу. Боги не осудят за это примирение.
— Знаю! — махнул рукой Олег. — На чужбине тот, кто в родной земле был врагом, становится первым другом. Но скажи мне, Добродей, что за вещицу ты снял со своей шеи?
— Крест, — сказал старший дружинник глухо.
— Вижу, что не круг. Не слишком ли затейливая вещица для такого… как ты?
К чему клонит Олег, Добродей смекнул сразу. Крестик действительно не простой, особенный. Большинство киевлян носили обычные литые висюльки, из простого железа, а то и вовсе деревянные, лишь богачи — из серебра. А этот золотой, с глазками самоцветов по краям. Не только роскошь — редкость, киевские мастера делать подобные не умеют.
— Погоди, не отвечай.
Веки князя чуть припустились, дыхание стало спокойным, размеренным, лицо разгладилось. Розмич с беспокойством глядел то на Олега, то на Добрю, а к крестику на собственной шее даже прикоснуться боялся.
— Ты хороший воин, — после долгого молчания начал Олег, — честный. Мне рассказывали, как сражаешься, в руках подлеца оружие ведет себя совсем иначе. — Князь глянул через плечо. — А твои удары сильные, плавные, и меч, говорят, будто поет от счастья, когда пальцы цепко держат рукоять. Ты честный воин, Добродей, — повторил князь. — Жаль, ромейские жрецы тебе песка в глаза насыпали, но это простительно. Тебе простительно, не им. Я задам вопрос, а ты ответь, как считаешь нужным. Я поверю в любой ответ. Княгиню Диру ты убил?
Все, кто собрался в этот миг подле князя, затаили дыхание, тревожно замерли. Брови Розмича хмуро сошлись на переносице, он непрерывно смотрел на друга. И хотя губы новгородского дружинника оставались неподвижными, Добродей прочел по ним все, что хотел сказать Роська. Отговаривал.
Да и сам князь немногим отличался от своего дружинника. В голове Добродея по-прежнему звучал голос, который незаметно подчеркивал главное: «Я поверю в любой ответ».
Можно сказать «нет». Тогда начнется новая жизнь — жизнь в свободном Киеве, под рукой мудрого, смелого князя. И пусть этот князь мурманин, пусть Христова вера для него значит не больше, чем мешок гнилой репы, зато с ним Киевская земля обретет заслуженное величие. А в то, что спасение души важнее счастливой жизни среди людей, Добродей никогда не верил.
Можно сказать «нет». И никто не посмеет осудить за этот поступок. Это не трусость, а выбор.
— Да, она так пожелала, — вздохнув, ответил Добродей. — Это ее крест. И священников, бывших при ней, убил тоже я. И тело Осколода с пристани забрал. И похоронил.
Все-таки старший дружинник надеялся, что последним словам Олег удивится. Но на лице князя ни один мускул не дрогнул. Хотя кое-кто из стоявших за ним ахнул, по толпе пошел шепоток, превращаясь в гул.
— Одд! — зашептал Сьельв в спину Олегу. — Ну, за бабу двадцать гривен, за священников по пять. Отслужит Киеву. Помилуй мужика!
Князь поднял длань. Площадь умолкла разом.
— Я слово дал, — отозвался Олег. — При всем народе. Его ни вернуть, ни выкупить невозможно.
— Знаю, — кивнул Добря обреченно.
Голос Розмича прозвучал, как громовой раскат:
— Княже! — Воин тут же притих, смутился, в несколько огромных шагов преодолел разделяющее их расстояние. Продолжил тоже шепотом: — Княже! Ты ведь сам говорил! Тот, кто осмелился похоронить Осколода, — герой. Преданный и самый верный! Он не побоялся гнева победителей, исполнил долг! Таких нельзя казнить!
— До́лжно. Я слово дал.
— Но, княже!
— Не спорь, Розмич. Твое заступничество дорогого стоит. А закон един для всех.
— Закон… — выдохнул Розмич, но его уже никто не слушал.
По знаку Олега к Добре подоспели трое новгородцев. Хотя тот не сопротивлялся, вязали крепко, с остервенением. Олег смотрел на действо ничего не значащим взглядом, лица стоявших рядом Вельмуда и Гудмунда напоминали грозовые тучи.
— Может, отложить на время? — попросил бывший при князе Светлолик. — Сегодня ведь… праздник.
— Торжество справедливости, — отозвался Олег, кивнув. — Поэтому и казнить нужно сегодня. Это тоже справедливость, разве нет?!
— Истинно так, князь. И все же…
— Не перечь мне, жрец, если думаешь заменить Яроока. Мы не на капище. Здесь моя власть. Лучше скажи, все ли готово к жертвоприношению?
— Все изготовлено, — поклонился Светлолик.
— Так ступай, жди нас вскоре… И жертвы наши будут богаты.
Добродей терпеливо ждал новых приказов Олега, рядом с ним громко пыхтели трое воинов, готовых в любой миг встретить сопротивление спокойного на вид дружинника. Добре не верили. Разве только Розмич взбрыкнет, но этого к преступнику не допустят, чтобы не искушать.
— Ты будешь погребен заживо, — молвил Олег. — Но в знак… уважения разрешаю тебе самому выбрать место, где это случится.
С ухмылкой Добродей подумал, дескать, можно попросить закопать его близ Рюрикова града или на сотню конных переходов дальше от Алоди. Или на краю мира, в конце концов. Но вслух сказал о единственном месте, куда его неотвратимо тянуло все последние дни.
— Я хочу упокоиться рядом с Дирой.
Уголки губ Олега едва заметно приподнялись:
— Ты всерьез рассчитываешь на покой?
Добродей не ответил. Но где-то в глубине души вспыхнула яркая искорка счастья — чего-чего, а рая ему точно не видать! Зато здесь, на этом свете, они будут рядом, пока не истлеют кости.
* * *
На холм пришли немногие.
Ближним кругом встали новгородские воины. И хотя каждый глядел с сочувствием, было ясно — побега не допустят. Чуть дальше сгрудилось полдюжины старинных друзей Добродея, из числа тех, с кем жили в одном доме, с кем служили Осколоду, ходили в полюдье. Рядом с киевскими — Светлолик, мрачный и печальный. Постаревший после гибели сына, высохший, совершенно седой Молвян.
Олег стоит отдельно, взгляд устремлен в небо.
Небесный океан потемнел, из ярко-голубого стал темно-синим. Солнце неотвратимо катится вниз, к земле, скоро покраснеет, зальет виднокрай кровавым светом. Окружающий мир кажется сонным, усталым. Голоса птиц почти не слышны. Деревца горстями сбрасывают листья, усыпая унылую землю медью и золотом.
