На рытье могилы определили троих простолюдинов. Куявы усердно орудуют лопатами, пыхтят. Земля поддается охотно, от неё веет сыростью, под ногами работяг громко хлюпает. Яма становится глубже с каждым мгновеньем, в комьях выброшенной копателями почвы копошатся толстые черви.
Рядом чернеет маленькая горка — могила Диры. Совсем скоро эта чернота уйдет — горку укроет белоснежным зимним покрывалом…
Добродей зажмурился. Не от страха — воспоминания стали вдруг очень ясными, будто заново переживает каждый день своей жизни.
Рюриков град и крепкий запах древесины, отец — ещё молодой, красивый. Мамка… с нарумяненными щеками, в белом переднике. От неё пахнет щами и хлебом. Братья — неугомонная малышня, не по годам серьезная сестрица.
Утро бунта. Вадим на разгоряченном коне. Запах кожи, пота, железа. После крики и лязг. Кровь, заливающая землю у княжеского двора. И князь Рюрик, за которым мчатся конные, бегут пешие. И снова лязг, кровь…
Ильменские леса, бескрайнее озеро, которое не всякая чайка перелететь может.
Руса… удивительный город солеваров. Слишком богатый для того, чтобы быть честным.
Наконец, Киев.
В сердце кольнула грусть, когда вспомнил про унижения отрочества, предательство отца, первый поход в полюдье. И сколь бы ни был велик этот город, в нём была только одна жемчужина, один лучик подлинного света…
Повинуясь странному чувству, Добродей обернулся. К Олегу, поддерживаемый Хорнимиром, спешил жрец Яроок. Впрочем, как спешил? Улитки ходят быстрее. Но Яроок слишком стар и слаб, ему простительно. За ними мрачно вышагивал Розмич.
— Долго ещё? — бросил Добродей копателям.
— А ты торопишься? — дерзко бросил один из них. Тут же осекся, поняв, кто спрашивает.
— Тороплюсь.
— Почти готово, — пробормотал копатель.
— Жаль, ветра совсем нет… — отозвался Добря.
Мужик глянул на осужденного испуганно, промолчал.
«Скорей бы…» — подумалось Добре, и, будто отвечая на его мысли, кто-то из дружинников пробасил:
— Готово.
Недолгая тишина закончилась ещё одним вопросом:
— А бронь? Снять?
Далекий голос Олега сказал:
— Нет. Он воин. Кладите так.
Яроок увещевал князя.
Добродей ещё раз поглядел в их сторону.
— Меч, — молвил Олег отчетливо и громко.
И повернулся спиной к верховному жрецу.
Других слов не было.
Один дружинник ухватил осужденного под мышки, другой за ноги, приподняли. Осторожно уложили связанного Добродея в глубокую яму. Свежесть осени, которую только что вдыхал с наслаждением, сменилась тяжелым запахом земли, зато небо перед глазами до того синее, что слезы наворачиваются.
— Держи, друг, — проговорил кто-то, опуская в могилу ножны, и там — знакомая рукоять. — Какой ни есть, а все же крест. Молись, если знаешь слова! Прости нас.
— Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
— Довольно! Забрасывай, — приказал кто-то на корявом славянском, и мужики вновь взялись за лопаты.
Сперва придавило ноги, после тяжелые комья стали падать на живот и грудь. Прежде чем сыпанули на лицо, Добродей успел сделать глубокий вдох, но воздух кончился быстро. В глубине души он очень стыдился своего буйства: криков, хрипов, судорог, но поделать ничего не мог — тело сопротивлялось само, позорно боролось за жизнь. Благо это сопротивление закончилось довольно быстро, сознание вспыхнуло искоркой… в последний раз. И то ли в предсмертном бреду, то ли наяву он узрел Иное.
* * *
В княжьем тереме всегда суетно и шумно. И не важно — победа ли, война или обыденный мир. Тут всегда одинаково: с рассвета слуги снуют взад-вперед и ворчат, на кухне гремит посуда и шкварчит на сковородках сало, в княжьих палатах важно спорят дружинники, а когда кончаются доводы, сжимают ладони в кулаки и снова спорят.
Шаги Розмича растворились в этом гаме, за общей суетой пришедшего не замечали. Внимание на него обратил только один — страж у дверей в опочивальню Олега.
— Ты чего в такую рань? — поежившись, пробасил он.
— Срочное дело есть.
— Да князь, поди, спит ещё.
— Не спит, — сказал Роська.
— Откуда знаешь?.. — удивился страж.
— Чувствую.
Воин пожал плечами. Он на этой службе новичок, а Розмич — человек бывалый, да и князь его поболе других жалует. Самые важные дела поручает. Может, и вправду «чувствует».
— Ну, иди, — буркнул страж, — тебя он помнит. Ты — свой. А если что, я не виноват.
Дверь распахнулась бесшумно. Олега Розмич застал у окна, в кресле. Князь действительно не спал. Судя по виду, не ложился вовсе.
Олег с заметным усилием повернул голову, вскинул брови:
— Ты?
Розмич отчего-то смутился, по щекам поползла горячая краска. Ответил потупившись:
— Ага…
— Что-то случилось?
Во рту пересохло, горло перехватила судорога. Кажется, стены терема пошатнулись и пол качнулся, подобно палубе. Розмич схватился за рукоятку меча, будто это устойчивая мачта, сделал ещё один шаг вперед.
— Отпусти, княже. Не могу больше так…
Олег не ответил. В глазах блеснули тревожные искорки.
— Отпусти! Не про меня такая служба.
Брови князя медленно сползлись к переносице, уголки губ устремились вниз. Голос прозвучал странно:
— Ты один из лучших воев. Тебе доверяю, как самому себе.
— Отпусти.
— Куда подашься, коли так? — хмыкнул князь.
— К родичам в Новгород. Обратно. В пахари.
— Куда-куда? — воскликнул Олег.
— На земле жить. Зерна в борозды кидать, — откликнулся Розмич и добавил чуть слышно: — Зерна все лучше… правильней.
Олег встал. Шагнул навстречу. Без лишних слов обнял, хлопнул по плечу.
За окном послышался легкий шелест дождя, далекий раскат грома сотряс мир. Осень обещает быть долгой, плачущей.
— Да хранят тебя боги, княже, — прошептал Розмич. — Тебя и твою землю.
— Прощевай. Каждому — свое. И в этом есть своя правда… — молвил Олег дружиннику, отступая.
Тот поклонился, но не шибко низко — поясно, и двинулся прочь…
…Олег проводил Розмича горьким взглядом. Когда за воем закрылась дверь, несколько мгновений стоял неподвижно. После тряхнул головой, прогоняя печальные мысли, и осторожно двинулся к внутренней дверце.
Была она крохотной, чтобы пройти, нужно чуть ли не в пояс согнуться. За ней маленькая комнатушка, в которой помещается только кровать и небольшой сундук.
