Шалый хмыкнул, прибавил шаг, обошел меня с левой стороны и уставился в глаза:
– За последние три дня мы побывали во всех окрестных городках и деревнях! Раз те, кого мы ищем, в них не появлялись, значит, передвигаются не по дорогам и тропкам, а по лесам и полям. Честно говоря, я не верю, что удастся их там догнать, но если вы намерены продолжать поиски, то нам следует проверять каждую цепочку следов, которая отходит от дороги…
Я остановился и изумленно уставился на него.
– Вот это – следы стада из Болота. Каждое утро и каждый вечер по этому месту проходит несколько десятков коров. Если бы я хотел спрятать свои следы, то сошел бы тут с дороги эдак за полчаса до заката или сразу после рассвета…
– Сколько таких мест в округе, представляешь? – хрипло спросил я.
– Да, ваша милость, представляю! – кивнул охотник. – Много. А ведь еще есть следы тех, кто передвигается пешком…
Я сглотнул: Унгар и его побратим действительно могли продолжить путь пешком, просто бросив своих лошадей или продав их первому встречному!
– Хейсары – воины, которые умеют как выслеживать врага, так и путать свои следы… – сделав небольшую паузу, продолжил Шалый. – Ждать, пока вы их найдете, они не будут. Значит, с каждым часом, который мы проводим, мотаясь по этим дорогам, они уходят все дальше и дальше…
– То ес-сть, ты с-считаеш-шь, ш-што мы их уш-ше не найдем? – с трудом справившись с очередным приступом бешенства, прошипел я.
Арвен упал на колени, по-хейсарски подставил шею под удар и горько усмехнулся:
– Представьте, что вы съехали с дороги вот в этом месте. А потом скажите, где бы вы могли оказаться за три прошедших дня, если бы хотели уйти от преследования?
Представил. С хрустом сжал кулаки и невидящим взглядом уставился на Уну: за трое суток я мог добраться городков в шесть-семь тут, в Вейнаре, и в пару-тройку – за его границами!
– Для того чтобы осмотреть все тропы, по которым они могли уйти, двух человек слишком мало… – мрачно буркнул Шалый. – А ведь эти парни могут снять с себя хейсарское шмотье и лечь на дно в трущобах крупных городов!
«Найду и там…» – подумал я, заметил, что Уна в гневе скрывает свой лик за иссиня-черным облаком, и заскрипел зубами: клятвы, данные Богам, не нарушают! А я, по сути, только что собрался забыть про свою!!!
…Часа через два – два с половиной я сидел в десятке шагов от крошечного костра, разожженного Шалым на опушке леса, и невидящим взглядом смотрел в пляшущее пламя. Мыслей не было – перед внутренним взором мелькали воспоминания из недавнего прошлого, в большинстве своем связанные с Унгаром.
Он, чешущий затылок и пытающийся понять, зачем представлять трактир и жмущиеся к нему домишки деревней…
Он, сидящий на корточках с деревянным «пером» в руке и, высунув язык, рисующий на земле вертикальные полоски…
Он, восседающий на коне со счастливой улыбкой на губах и ожидающий, пока Мэй согласится вверить ему свою честь…
Картинки, сами собой возникающие перед глазами, были ярче, чем тогда, в прошлом: вглядываясь в лицо Ночной Тиши, я замечал то родинку, проглядывающую сквозь усы, то черное пятнышко зубной гнили
[210]
на левом верхнем клыке, то белые «лучики» незагорелой кожи в уголках вечно прищуренных глаз.
Не менее хорошо читались и истинные чувства, которые он прятал за улыбками: недовольство решением, принятым старейшинами в момент знакомства с Мэй, похотливый интерес и зависть ко мне тогда, когда она просила меня проводить ее до ветру, жгучая ненависть и обещание смерти во взгляде, сопровождающие просьбу взять его в ученики.
Потом память вернула меня во двор сарти Аттарков в тот момент, когда ро’ори готовились к первому айге’тта в своей жизни, – я снова увидел удивление во взгляде Тарваза Каменной Длани, внезапно прервавшегося на полуслове и уставившегося на что-то за моим плечом, затем услышал его недовольный рык и возмущенный вопль азы Ниты откуда-то издалека, еще раз дотронулся до плеча Мэй и, на миг онемев от холодной ярости, которую она испытывала в этот миг, сердцем почувствовал ее слова:
– Муж мой! Обрати внимание на предплечья Унгара Ночной Тени. А потом поинтересуйся у кого-нибудь из НАШИХ РОДСТВЕННИКОВ, что это значит…
В отличие от меня того, который был в прошлом, видевшего только предплечье Ночной Тиши и глаза жены, я сегодняшний видел и чувствовал гораздо больше: безумную смесь гнева, стыда и страха, мелькнувшую в глазах сорвавшегося с места Тарваза Каменной Длани, чувство вины передо мной с Мэй и презрение к Унгару – во взгляде Шарати, болезненный интерес и ожидание – в Хасии. Поэтому слушал себя того и сходил с ума от бессилия что-то изменить…
«Если бы в тот день я вызвал Унгара на поединок, Мэй осталась бы жива… – подумал я в тот момент, когда там, в прошлом, Тарваз Каменная Длань ударом кулака отправил сына в беспамятство. – А вместе с ней и Гарташ Плеть, Уресс и многие другие…»
Мысль о том, что я мог бы сидеть перед костром рядом с женой, была такой горькой, что я подтянул к себе котомку и вытащил из нее заляпанный кровью араллух. Разложил на коленях, разгладил складки, откинулся на ствол дерева и закрыл глаза…
…Потемневший от времени стул из тирренского дуба. Два белых полушария, увенчанные так хорошо знакомыми мне ямочками над крестцом. Узкая талия. Два валика мышц вдоль позвоночника. Белоснежная, никогда не знавшая загара спина с выделяющимися треугольниками лопаток. Левая рука, опершаяся на столешницу. Тяжелое полукружие груди, видимое между ней и дугами ребер. Рыжее облако, в свете мерной свечи отливающее червонным золотом.
Короткое и почти незаметное движение плеч, прячущихся под золотыми струями, и тихий, на грани слышимости, вздох…
– Мэ-э-эй… – радостно выдыхаю я, приподнимаюсь на локте, чтобы перекатиться на край кровати, тянусь рукой к поворачивающейся ко мне жене и застываю. На середине движения: это не Мэй, а Ларка. Мрачная, как ночное небо, и повзрослевшая лиственей на десять!
– Мэй – вон там… Твоими молитвами… – гневно шипит она и кивает головой куда-то за мою спину.
Переворачиваюсь на другой бок, краем глаза замечаю бледную, как вываренное полотно, мать, трясущимися руками вытирающую со лба капли пота, и чувствую, что у меня останавливается сердце: у окна-бойницы, глядящего во тьму, стоит моя Половинка. Только не юная и цветущая, какой была еще несколько дней назад, а старая и совершенно седая!!!
– Мэ-э-эй?! – не веря своим глазам, восклицаю я, с места прыгаю к ней и внезапно понимаю, что она меня и не слышит, и не видит: ее взгляд устремлен наружу, во Тьму.
Обнимаю жену за плечи и тут же леденею от жгучего, воистину невыносимого холода. Зарываюсь лицом в белые как снег волосы и обмираю – они пахнут не цветами, а пеплом…
