— Конечно, переживает, — без всякого хвастовства
ответила я.
— Если переживает, значит, любит.
— Любит, — я улыбнулась блаженной улыбкой.
Перед глазами предстал родной облик: широкие плечи, светлые
волосы и глаза… Глаза, в которых можно утонуть. Утонуть и никогда не выбраться.
Мне повезло. Мне достался не мужчина, а самый настоящий омут. Но ведь я уже
несколько лет мечтала о том, чтобы меня вот так затянуло поглубже. Я
чувствовала его на расстоянии. Мне были близки его мысли, его привычки, его
повадки. Я знала про него все. Я знала, что его первая любовь была в детском
саду, и я даже видела фотографию той девочки, которой он носил портфель и читал
стихи. Я знала, что он заядлый рыбак и великий охотник.
Говорят, что и в женщине и в мужчине должна быть какая-то
тайна. Иначе они будут друг другу просто не интересны. Все это полная ерунда. У
нас с Юрьевичем вообще нет никаких тайн. Мы знаем друг про друга буквально все
и каждый день открываем в друг друге новое. Только мой ненаглядный Юрьевич
может позвонить в самый неожиданный момент и сказать: «Викуля, хулиганка ты
моя, ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю».
— Вика, ну-ка притормози! — перебил мои светлые
мысли приказной тон подруги.
Я резко надавила на тормоз.
— Что случилось?
Милка покраснела, словно вареный рак, и запыхтела, как
паровоз.
— Ну ты и тормознула… Прямо посреди трассы… Давай на
обочину.
— Зачем?
— Делай то, что говорю. Это вопрос жизни и смерти.
Чуть было не вляпавшись в соседнюю машину, я все же съехала
на обочину и выключила мотор.
— Ну и что дальше?
— Посмотри внимательно в ту сторону. Во, видишь
парочку?
Я увидела вполне симпатичную парочку. Молодая, красивая
девушка, держа букет цветов, стояла в обнимку с довольно почтенным господином.
— Это Ольга, — сказала Милка и застонала.
— Ольга?
— Ну да, та, которую я так и не смогла отравить.
Мила произнесла последнюю фразу с такой несвойственной ей
интонацией, что мне стало не по себе. Я еще раз посмотрела на девушку и задала
довольно глупый вопрос:
— А ты в этом уверена?
— Я что, на дуру похожа? Я ее из тысячи узнаю. Тем
более, я с ней битый час на пляже трепалась. Это же надо так встретиться!
Правду говорят, что земля круглая, а Москва — большая деревня. Холеная морда.
Можешь теперь воочию видеть, на кого мой муж запал.
— Ладно, поехали. Чего на них смотреть!
— Нет. Давай еще немного постоим. Ты хоть посмотри-то
на нее.
— Да я уже на нее насмотрелась! — психанула
я. — Чтомы тут стоим как две дуры!
— Подожди еще хоть минутку! Ты только посмотри, как она
выглядит.
— Нормально выглядит, — я чувствовала, что начинаю
терять терпение.
— Посмотри, какие у нее бесстыжие глаза. И не только
бесстыжие. Они еще и хитрые.
— Нормальные глаза.
— У тебя все нормально. А ведь, в сущности, она не
красивее меня. Просто умеет пользоваться своей красотой. И из-за этой твари я
плакала ночи напролет! Из-за этой профурсетки я испытала столько ненависти и
ревности. Она заставила меня почувствовать собственное ничтожество. Я посчитала
ее более яркой и более привлекательной. Если бы ты только могла представить,
сколько было пролито слез! Страшное время! Как жаль, что я ее не дотравила! Я
думала, что она любит моего мужа, а оказывается, он ей на фиг не нужен.
— Ну что ты несешь! Ты должна быть благодарна Богу, что
таблетки оказались фальшивыми. В конце концов, ты сейчас вмашине сидишь, а
могла уже на нарах париться.
Милка повела носом.
— Жалко, что Вадим в больнице. Ему бы не мешало увидеть
свою любимую, как ее другие мужики лапают, сделал бы соответствующие выводы.
Шлюха — она и в Африке шлюха. Сразу видно, что она одноразовая. Только такой
лох, как мой, мог втакую втрескаться.
Я поняла, что больше не могу слушать этот бред, и включила
зажигание. Машина тронулась, а Милка, вывернув шею, старалась не выпускать
соперницу из поля зрения.
Я насмешливо посмотрела на нее.
— Голову не сломаешь?
— Не сломаю. Ты что смеешься? Вот когда твой Юрец
загуляет, тебе будет не до смеха.
— Не каркай!
Если бы мой Юрьевич загулял, я бы пустила себе пулю в лоб
или просто умерла от беспомощности.
Добравшись до больницы, мы без труда нашли палату Вадима. Он
лежал на спине и широко открытыми глазами смотрел в одну точку. Признаться,
выглядел он не самым лучшим образом. Худое, бледное, изможденное лицо…
Милка присела на краешек кровати и громко запричитала:
— Господи, да что же это делается! Сволочи! Нашли, в
кого стрелять! В пролетариев! Ни стыда, ни совести! Пусть у них руки
поотсыхают, гады проклятые! Да чтоб у них в следующий раз пули заклинивали!
Нужно собрать прессу и орать во все горло, что криминал совсем обнаглел,
стреляет без разбору! Буржуев мочить надо, а не пролетариев! Нас не за что. У
нас кроме гордости и пустых карманов ничего нет!
— Ты давай заканчивай орать, не в лесу, —
остановила я ее.
— Хочу и ору. У меня, может, столько возмущения
накопилось, что я не могу его сдерживать! В конце концов, стреляли в моего
законного супруга, значит, я имею полное право кричать.
— Я все понимаю, только от твоего крика никому ни жарко
ни холодно. Сейчас все отделение сбежится.
— Ну и пусть сбегается, — не сдавалась
подруга. — Пусть посмотрят на мои страдания! Что же за жизнь пошла такая,
что застрелить могут каждого!
Вадим застонал и слегка приподнял голову. Милка вскочила.
— Вадим, тебе нельзя подниматься. Еще рано. Ты слишком
слаб. Хочешь не хочешь, придется немного поваляться.
— Лучше бы я умер… — прошептал он. — Что?
— Лучше бы меня застрелили. Зачем нужна такая жизнь?
Милка тихонько всхлипнула. Я постаралась разрядить
обстановку.
— Вадим, не говори глупостей, — заговорила я
ровным спокойным голосом. — Ты должен благодарить господа Бога за то, что
ты остался жив. Все могло бы быть намного хуже. Если бы тебя убили, Милка бы
этого не пережила.
— А почему вы не хотите подумать обо мне?
