К удивлению, Сонишна сидит дома одна, и еще трезвая.
– Режу салатик, жарю мясо, – поясняет она деловым тоном, размахивая перед моим носом возмутительно фаллического вида огурцом. – Буду тебя кормить. – Под ее рукой острый нож сладострастно распарывает сначала мертвую телячью плоть, а потом скальпирует огурцовую кожу. – Что сама?
– Ох… – выдыхаю я. – Голова кругом. С одной стороны я превратилась в безумное животное, мечтающее о сексе и готовое чуть ли не на суточный марафон, с другой – он вскрывает все гнойники моей души, обнажает неприглядные внутренности и выворачивает их наружу, как патологоанатом.
– Может быть, тебе это и нужно, – философски замечает Соня, с размахом и довольным хэканьем опуская кухонный молоток на пласт мяса. – Мы притягиваем к себе ту ситуацию, которая нам зачем-то нужна. Ты – бывшая сентиментальная идеалистка, я – отличница-девственница, вышедшая замуж целкой, и что? Где мы сейчас? Маринка, любовница моего мужа, вообще арт-галерею содержит собственную, и при этом ходит трахаться на панель, как дешевая шлюха. Знаешь, она мне на днях призналась, что именно на панели получила свой первый оргазм, до этого как-то не доводилось. Прикинь, а если бы не пошла, так могла и не узнать, что это такое!
– Если следовать твоим принципам, так и героин надо попробовать, – возражаю я.
– Нет, это другое. Там ты точно знаешь, что последует разрушение организма и смерть, а тут нет, если предохраняться.
– Сонь, ты о чем? Эта твоя скотина вас использует обеих, а ты еще и оправдываешь?
– Ха-ха, – говорит Соня. – Смешно. Проблема в том, что это лучший секс за всю мою жизнь. У меня такое ощущение, что большинство мужиков, кроме «сунул-вынул», других действий и знать не желают, им функция исследователей недоступна. Не ученые, а так, лаборанты. Им с детства внушают, что мальчик – венец творения, и если у него есть эта штука, то он гораздо круче, а потому имеет право на всё. Главное, не заделать с ранних лет дитя, чтобы не попасть в сети брака, а там хоть трава не расти. Задумчивые девственники мечтают быть у женщины первыми, но когда приходит боль и кровь, они пугаются ответственности, которую нежданно получили и стараются сбежать подальше. Ты заметила, что ранние браки всегда приводят к разводам?
– Естественно, зачем детям ответственность, если они еще даже радостей жизни как следует не вкусили? Это нормально. Но с мужиками просто катастрофа, – печально соглашаюсь я, слушая как на сковороде ворчливо шкворчит мясо.
– Я лишилась девственности со своим первым мужем, – говорит Соня. – И, несмотря на то что он знал, что и куда положено вставлять, доставить удовольствия не сумел ни разу. В первый была боль, во второй – неудобство и желание поскорее закончить ненужный процесс трения. Он научил меня делать минет, но это оказалось еще хуже и противнее обычного секса. Пульсирующий кажущийся отдельным живым существом член пугал меня до полусмерти, особенно в те моменты, когда проникал очень глубоко внутрь. Это уже потом, гораздо позже я ощутила, что оральный секс может доставлять удовольствие обоим партнерам, но сколько лет для этого понадобилось!
– Да, у меня примерно тоже самое. Для меня секс изначально был связан с насилием и страхом. Я научилась получать удовольствие с мужем, но оргазмов у меня не было, это казалось постыдным. Может, поэтому мы и расстались?
– Вот-вот, у каждого свои тараканы. Заметь, что изначально слово соитие вроде как обозначает со-идти, идти вместе, но в общем употреблении имеются слова трахаться и ебаться, сами органы и процесс описывается в матерном выражении, презрительно как факт грязный и постыдный. Отсюда и отношение. А грязь изначально не должна доставлять удовольствия, тем более женщине либо как существу чистому и непорочному, не имеющему права получать удовольствие от такой мерзости, либо как существу низшего порядка, удовлетворять потребности которого не стоит усилий.
– Знаешь, я бы хотела тантрического секса, спокойного, размеренного, с партнером, не думающим об обычном, контактном физическом наслаждении. Таком, чтобы можно было просто смотреть на обнаженное тело, линию губ, синюю жилку на запястье… Так же, как я смотрю на небо, на облетающее под порывами ветра осеннее дерево, оранжевую широкоскулую луну… Я наслаждаюсь тем, что они есть, и этого довольно. Мне кажется, тогда я смогла бы отпустить себя, не думать вообще ни о чем и получить наслаждение… А муж, мне всегда казалось, что ему нужно только само действо, простое, обыденное. Прелюдии, тантра – не для него. Зачем, когда все так просто? Мы не понимали друг друга, и я не могла объяснить, что мне нужно. Открыто говорить о таких вещах в нашей семье было не принято.
Моя подруга ставит передо мной тарелку с едой, собираясь ответить, но тут же внезапно вытягивается в струну, услышав звонок в дверь. Идет к ней, словно нехотя, распахивает, и тут я слышу радостный визг:
– Маринка!
– Знакомься, – ухмыляется Сонишна, – проталкивая вперед черноволосую девицу модельной внешности: – любовница моего мужа.
– Ни хрена себе, – отвечаю я. – Ну вы даете, девочки.
– Даем по первому требованию, – ржет Маринка, подергивая собольими бровями, и начинает выгружать бутылки с шампанским и коробочки со всякой снедью из объемистого пакета. – Вы тут только начали, я смотрю.
– Присоединяйся, все ведьмочки в сборе, – радостно приглашает Сонишна и достает из серванта еще один бокал.
Марина вызывает ощущение перченого, хорошо сдобренного приправами блюда, которое хочется распробовать и делать это долго, со вкусом. Она не наивная блондиночка-поблядушка, с которой можно обойтись скорым незамысловатым образом, спустив напряжение и помчавшись дальше. Очевидно, Марина чувствует мой интерес и поэтому сама постоянно взглядывает мимолетно – и тут же уводит взгляд в сторону. Сонишна усмехается. Постепенно неловкость первых минут уступает место непринужденному трепу, сдобренному несколькими бокалами спиртного. Мы перемещаемся в комнату и возлежим на ковре, подобно одалискам, разнежившимся от жары. Телефон моей подруги начинает вибрировать, и она выбегает на кухню, а через несколько минут возвращается с виноватым видом.
– Девчонки, мне надо отбежать буквально на пять минут к метро. Мама с дочкой завтра едут в деревню, а телефон забыли. Отнесу и сразу вернусь. Не уходите, а?
– Ладно, – отвечаем мы с Маринкой, – если как спринтер, то давай.
Сонишна исчезает, а мы продолжаем трепаться ни о чем. Маринка вооружается бутылкой и пытается налить мне в бокал шампанское, но промахивается, и оно белой пеной извергается на мою грудь и сарафан. Сижу мокрая и в недоумении.
Маринка бросается ко мне, кричит: «Снимай, ща замоем!» – и стаскивает легкую ткань. Ее рука попадает на мою обнаженную грудь и замирает, после чего начинает легонько поглаживать мой сосок. Я смущаюсь. Хочется убежать, но я чувствую себя, словно загипнотизированная мышь перед удавом. «Я слижу», – медленно тянет она и припадает страстным поцелуем к моей коже. Ее язык задумчиво пролагает путь от моего соска ниже, задерживается на пупке и спускается вниз, безошибочно находя наиболее чувствительный бугорок плоти, а пальцы погружаются во влажную, полную ожидания щель. Они исследуют, ласкают, заставляют изгибаться от вожделения, а потом один из них проникает в другую дырочку, принуждая меня вскрикнуть и забиться от наслаждения. Мне кажется, что это никогда не закончится, Маринка поистине неутомима, но я тоже хочу доставить ей удовольствие и, сделав усилие, пригвождаю ее к ковру, задирая юбку и неловко стаскивая мешающую тесную майку. Белья на ней нет и в помине. Она стонет в голос, и это заводит меня еще сильнее. Начинаю покусывать ее соски, а потом и пахнущую майскими цветами плоть. «Еще, – шепчет она, – сильнее. Сделай больно». Послушно сжимаю пальцы в зажиме, после чего хватаю ее за волосы и переворачиваю на живот. Моя ладонь с силой прикасается к ее ягодицам, тогда как пальцы другой руки продолжают сновать внутри тела. Марина бьется об пол, подобно гигантской рыбе или русалке, извергает горячую магму, после чего медленно затихает.
