Яд сочился с моего языка, выпаривался из пор кожи и задевал окружающих. Я стала бояться себя и резко ограничила общение, чтобы не обижать знакомых и друзей. Я читала книги Андрея Кочергина, основателя русской школы боевого карате Koi no takinobori ryu, и находила силы, сознавая, что недостаточно беспощадна к себе. Это помогало мне выжить.
Иногда я писала верлибры:
Есть много родных мне людей, которых я люблю
Уже миллион лет. Есть те, мимо которых я прохожу
И радуюсь, что они мимо, а если рядом – то ненадолго.
Среди них есть и родные, ничего не поделаешь.
Внезапно мне захотелось записать свои мысли, чтобы потом, возможно, показать их Максиму.
В небесную канцелярию
Иногда кажется, что этот мир нереален, так быстро меняется картинка. Я помню, как рассматривала серебряный браслет в Египте чуть меньше года назад, помню, как маленькой разбила коленку в Евпатории, испуганно рыдала и бабушка мазала мне ее зеленкой, больше тридцати лет назад… И эти события равнозначны в моей памяти, неважно, сколько прошло времени. И бабушка была молодая, но для меня она и сейчас такая же, независимо от количества ее морщин и седых волос. А в данный момент я даже не знаю, что с ней: жива ли она…
Я помню, все до мелочей, помню прабабушку Шурочку, самую любимую, близкую, родную. Мы строили карточные домики, гуляли, клеили самодельные елочные игрушки, ходили в хозяйственный магазин, где жила маленькая живая обезьянка. Над моей постелью висел мамин портрет. Каждое утро и каждый вечер я смотрела на него и просила о том, чтобы мама была рядом. На Новый год я просила Деда Мороза о том же, но вместо этого он дарил мне медведей. Каждый Новый год, каждый день рождения. Всегда.
Помню мамины руки с сильно выступающими от постоянной игры на фортепьяно голубоватыми венами и всегда коротко остриженными ногтями – самые красивые руки на свете, я любила их целовать, прикладывать к щеке и замирать, пока она не отнимала ладонь… Обожала расчесывать ее длинные волосы, подавать ей горячие бигуди, доставая их щипцами из кипящей воды, чтобы она могла сделать локоны… Иногда мы вместе готовили пиццу или горячие бутерброды – особо готовить она не умела… Она часто ставила болгарскую национальную музыку на проигрывателе и позволяла мне смотреть, как она прихорашивается перед зеркалом: накладывает тени, тушь, пудрится…
Мужчины сходили по ней с ума. Как я сейчас понимаю, она не была эталоном красоты, но в ней чувствовалась порода, нечто неуловимо чарующее, данное от природы и интуитивно развитое ею. Она умела одеваться даже в советские годы бедности и тотального дефицита. Огромные в меру накрашенные глаза, тонко выщипанные в удивленную ниточку брови, светлая неброская помада, дорогие французские духи, а еще стройная фигура, непередаваемо изящные движения, высокие каблуки, тембр голоса… Она так отличалась от других женщин! Мне очень хотелось стать похожей на нее, а не быть тем гадким утенком, которого я видела каждый день в зеркале: личико треугольником, большие выпуклые глаза, слишком длинный подбородок, маленькие вечно обветренные губы… Куда мне до нее, я ни капельки не похожа, ни чуточки… Ей со мной не повезло, разве можно гордиться такой, любить такую? Очень средние оценки, такая же внешность, никаких талантов: ни к музыке, ни к рисованию – урод, одним словом. Даже не за что похвалить.
В те времена мама была – мягкие ковры на стенах, полу и кровати, хрустальные люстры и бра, изящная фигурка танцовщицы из муранского стекла, французский шансон, стильные юбки и платья, бессчетные мужчины, запах секса и сигарет, тонкие бокалы с вином, изысканные блюда, смех, яркие открытки из разных стран, кружевные прозрачные пеньюары, модные журналы, закрытые кинопоказы, Хемингуэй на прикроватном столике, ноты, старое фортепьяно, ветер перемен, неожиданность, импульс, легкое дыхание, крупные золотые кольца с камнями, минималистические трусики-неделька и – обожествленное мною существо…
В ее последний приезд она – это деньги, юристы, завещание, дарственная, джинсы, мужской свитер, седые растрепанные волосы, ни грамма косметики, армада банок с дорогими кремами от морщин, японские водоросли, зеленый чай определенного сорта, несколько коробок с поливитаминами и пищевыми добавками, кальвадос, партитуры, уколы иммуномодуляторов, удобная обувь без каблука, механический тренажер для челюсти, избавляющий от морщин, тайно включенный диктофон в кармане, при разговоре со мной, в стремлении подловить и использовать слова против меня в суде, вырезав и предоставив нужный ей фрагмент…
Нынешняя ситуация кажется мне нереальной. Конечно, она прогнозируема, если немного подумать, сопоставить факты, сделать выводы. Она естественна даже в своей чудовищности. Я помню, как бабушка с мамой шептались о том, что я похожа на отца. Думаю, они всегда ждали от меня какого-то подвоха. Вернее не думаю – знаю. И когда бабушка кричала на меня, что я украла ее деньги, а потом сама же нашла их в другом месте и даже не извинилась, – я дрожала и плакала от горя у подружки в квартире парой этажей выше… И когда она лупила меня, одиннадцатилетнюю, телефонной трубкой по голове за позднее возвращение домой (я засиделась у пожилой соседки, потому что мне было неудобно прервать говорливую старушку)… И когда мама предавала меня раз за разом. Не буду больше перечислять. Незачем. Все эти истории безумны.
Последнее предательство страшнее. А может, и нет. Я должна была привыкнуть к таким вещам. Честно скажу, не думала, что она сможет манипулировать моим ребенком в своих интересах, предавая даже своего единственного внука. Впрочем, она никогда никого не любила. Даже Стояна. Полюбила его она только мертвого. Ведь это гораздо проще, потому что не надо заботиться, не надо думать, не надо что-то исправлять, признавать вину. И так же можно любить игрушечного поросенка, ведь он ничего не требует. Ему ничего не нужно. Живых людей любить сложно. Они всегда чего-то хотят: любви, денег, счастья, здоровья, внимания, заботы…
Я смотрела на нее в зале суда (когда она туда пришла, наверное, один раз за все время) и ничего не чувствовала: ни боли, ни разочарования, ни обиды, ни ненависти, ни любви. Это чужой человек со вселившимися в него бесами. Впрочем, они обитали в ее душе давно.
Моя бабушка постаралась сделать так, чтобы маме досталось жилье. Она жила и дышала только ею всю свою жизнь. А теперь умирает одна в чужой стране, которую не любит, среди чужих людей. Почему? Потому что это безусловная любовь матери к своему ребенку – она ради нее готова на все. Насколько страшно такое осознание, что твоя дочь такая? Я не знаю и, наверное, не узнаю никогда, потому что спросить бабушку об этом мне не удастся. Неужели материальные ценности настолько важны, что ради них можно идти на всё? Угрожать много лет дочери, что лишишь ее наследства, откажешься от нее… Не думать о других всегда было ее позицией. Вытягивала все бабушка. Она работала, готовила, убирала, водила меня в детский сад и школу, покупала, шила и вязала для нас вещи, давала маме деньги, стирала и гладила ее наряды, пропадала сутками на дежурствах, в то время как Алла жила насыщенной богемной жизнью среди веселья, вина и секса. Я думаю, что это человек, родившийся со сломанной, ущербной хромосомой, в которой напрочь отсутствует чувство любви. Говорят, в мозгу есть центр, отвечающий за критику, способность относиться критично к каким-либо ситуациям. Способность оценивать чувства людей у нее отсутствуют полностью, поскольку Алла оценивает их только с материальной стороны. Что они могут ей дать: заботу, одобрение, похвалу, восхищение, обожествление, деньги, протекцию? И как только перестают давать, сразу же становятся плохими. Ее подруга Аида, которая так волнуется за нее, и дарит ей деньги на бедность, и ищет спонсоров, не представляет себе, что Алла говорила о ней мне. Когда Аида жила своей жизнью и у нее были друзья, поддерживающие ее, Алла говорила, что эта жирная тетка содержит двух мужиков за то, что они ее удовлетворяют. Она обижалась, что Аида, вместо того чтобы заниматься Аллиными делами, тратит деньги и время на мужиков. Тогда Аида была плохая. А потом стала хорошая, потому что обратила, наконец, на бедную Аллочку внимание. Бедная беспомощная Аллочка всегда вызывала желание защитить ее у людей обоего пола. Ее подкармливали, дарили подарки, поддерживали, а она старательно делала вид, что сама она рассеянная и ничего не может, не умеет, не справится.
