Пока Жучара дышал, всех проблем было – его расколоть, а пацана завалить. Но теперь возникла дилемма: уничтожить пацана или попытаться взять живым, чтобы выпотрошить мозги и узнать, что замышлял его покойник-папаша. И то и другое крайне привлекательно. Причем второй вариант может многое прояснить. Задумки Жучары наверняка окажутся полезны Гургену Алановичу. Но если пацан вновь сбежит, оправдаться перед Первым и остальными будет очень непросто.
День, светло, ни единого облачка. Самое оно, чтобы сдохнуть. Это вам не горы, обожженные радиоактивным пламенем… Выбравшись из вертолета, Бадоев основательно глотнул коньяку.
Панцер без движения стоял на перекрестке. На него нацелились десятки гранатометов, пушки, пулеметы. Дай отмашку – и места мокрого не останется.
Но – дилемма. И что же выбрать, а?! Министр никак не мог определиться. И злился на себя за это. Он же не солдафон какой, не умеющий думать и принимать решения. Гурген Бадоев – тот, кто творит историю этой страны.
Есть хорошая русская пословица о синице и журавле.
Ну и?! В руке или в небе?!
– Гранатометами – огонь! – рявкнул он.
И спустя долю секунды панцер прошили десятки кумулятивных выстрелов из РПГ.
Боекомплект и горючее взорвались одновременно.
Вспышка – яркая, как взрыв ядерного фугаса в горах – ослепила, выжгла роговицы. Непроизвольно Гурген Аланович прикрыл ладонью глаза. Загрохотало так, что барабанные перепонки вмяло в череп – наверняка они лопнули, и он, министр восстанавливаемых ресурсов, лишился слуха. И радиация, и взрывная волна, и… Бадоев упал на асфальт, как был, в белоснежном костюме, такой солидный, такой вальяжный хозяин жизни миллионов. Так и шлепнулся!
И на миг вернулся в родные горы. Туда, где стреляют из-за каждого камня.
Он опять молод, брюхо вдвое меньше, и ему страшно – постоянно, до ужаса, до дрожи и стука зубов. Он даже хотел пустить себе пулю в висок, в рот совал грязный, в масле и пыли, ствол, но передумал. Вынеся себе мозги, он встретился бы с родственниками – там, куда попадают все души…
Гурген Аланович только потому и жив до сих пор, что не спешит увидеться с отцом и братьями.
Он открыл глаза. Асфальт, грязь. Из ушей не течет, порядок. Даже бутылку не разбил.
– Отец, что с тобой? Ты ранен?! – Над ним склонилась Лали, его единственная дочь, в которой он души не чаял и которая могла застрелить его в лимузине, но не сделала этого. Повезло? А то. Ему вообще по жизни везет.
– Все в порядке, свет моих очей. – Он встал, отряхнулся. Костюм безнадежно испорчен.
Взглянул на подчиненных – на озабоченных лицах ни тени улыбки. Это хорошо – значит, жить еще хотят.
Тут и там бегали, суетились вооруженные бойцы. Бадоев дал команду пропустить телевизионщиков. Не америкосов каких, но отечественных. Панцеры разъехались, электроавтобус с тарелками антенн на крыше и с логотипом «Союз ТВ» на бортах протиснулся поближе к броневику, захваченному террористами. Из автобуса выскочил диктор – тот, что всегда мелькал на экране, имени его Гурген Аланович не помнил, а то и не знал. Диктор кивнул министру как старому знакомому, фамильярно так – мол, привет, как дела. И улыбнулся, продемонстрировав слишком белые, слишком ровные зубы.
Интересно, какой у него станет прикус после месяца в лагере? Где-нибудь под питерским пепелищем, где ракеты укладывали особенно часто и фон до сих пор такой, что… С зубами в тех местах проблемы – выпадают, работяги жрут пюре через трубочки.
Улыбка сползла с лица диктора. Он поспешно отвернулся и с микрофоном наперевес помчался к раскуроченному панцеру, у которого выстроились алые пожарные машины. Пенные струи с шипением врезались в бушующее пламя.
– Отец, можно с тобой?
– Конечно-конечно, свет моих очей. Не только можно, но и нужно.
В сопровождении дочери, окруженный телохранителями, под прицелом трех камер, Гурген Аланович вальяжно двинул к груде металлолома. Отдав приказ проверить, что там и как, он злорадно хмыкнул, когда диктор несколько замешкался, а потом, подбежав, встал слишком далеко и аж наклонился, протягивая микрофон.
– Да вы ближе, что вы, я не кусаюсь. – Хлебнув коньяка прямо из горлышка, Бадоев наконец-то почувствовал себя победителем. Все кончено. Все просто отлично. Он показал на бутылку: – Это потом уберете, да?
Его клятвенно заверили: уберут, костюмчик подчистят, животик втянут, седины благородной, если министр желает, добавят. Или наоборот – черных, как смоль, кудрей дорисуют. Все сделают в лучшем виде, не извольте беспокоиться. Говорите вот сюда, в камеру, да, уже можно, пожалуйста.
– К врагам народа у нас пощады нет и не будет! Со всеми будем поступать так же! – Гурген Аланович торжественно направил перст указующий на потушенный уже панцер, утонувший, словно в сугробе, в пене.
Как раз в этот момент из «сугроба» вынырнул боец, отправленный засвидетельствовать смерть террористов. Золотистые сержантские лычки – это, пожалуй, единственное, что у него осталось не вымаранным маслянистой гарью и не облепленным массой, препятствующей доступу кислорода.
– Нет там никого! – На чумазом лице блеснули зубы.
И Бадоеву тут же захотелось разбить бутылку об этот оскал.
– Как нет? – просипел он. В горле стало сухо-сухо. Надо срочно смочить.
Сержант посторонился, когда сам министр восстанавливаемых ресурсов влез на закопченную скользкую броню и начал протискиваться внутрь, туда, где воняет горелой изоляцией и химией, металл не остыл еще и в пене все.
Министр опустился на обгоревший остов ложемента, глотнул из бутылки. В отделении управления никого. В десантном пусто. Отпрыск Жучары со своим подельником будто сквозь землю провалился!..
Внезапная догадка озарила Гургена Алановича.
Грязный, мокрый, он вылез из панцера. Плевать, что его снимают, потом все равно сотрут, а нет – он сам их сотрет, отправит на курорты Колымы.
– Оттащить этот металлолом.
Выполнено.
Там, где стоял панцер, – зев канализационной шахты. Массивный чугунный люк рядом. А в днище любого патрульного броневика есть запасной выход – на всякий, ха-ха, пожарный случай. Да-да, Бадоеву смешно. Пока кое-кто шибко умный раздумывал, взять ли пацана живьем, тот преспокойно выбрался из бронированной тачки и нырнул в канализацию.
Бадоев взглянул на часы. Минут пятнадцать форы у мальчишки и его подельника есть.
В поле зрения попала фигура в плаще с неизменной сигаретой во рту.
– Серпень! – не помня себя от ярости, Бадоев схватил за грудки верного ищейку. – Серпень, живо вниз! Найти мне его, Серпень! Из-под земли достань! Живым или мертвым! Если живым, я сам его на ремни порежу! Сам!
Его прервал звонкий смех, оскорбительно громкий и неуместный.
Кто посмел?! Гурген Аланович оттолкнул порученца, резко обернулся, выхватив из-под пиджака автомат, вопреки скромным размерам делающий внушительные дыры, не совместимые с жизнью.
