Иван шагнул к яростному клубку из тел и, кашлянув в кулак, уверенно, как ему казалось, заявил о своих правах:
– Уважаемые, позвольте мне взять костюмчик.
Клубок замер. Все вытаращились на Жукова. Из разбитых ртов, из продырявленных тел капала кровь, но стало как-то спокойнее, что ли. Даже сирена вроде убавила звук.
Сзади послышалось:
– Во ламер исполняет! Ну кулхацкер!..
И все вновь пришло в движение, захрипело, впилось зубами в плоть врага, нанесло смертельный удар.
– Сражайся, ламер. Шкурок меньше, чем каторжан.
Вот почему работяги дерутся за РЗК. Киборги выдали недостаточно защитных комплектов – «шкурок» всем не хватит. И потому, чтобы выжить, надо отобрать, вырвать из рук… Иван замер, пораженный своей догадкой. Но ведь нельзя же так, это все – кровь на зубах, хрипы и плотоядное урчание – не подобает человеку.
– Что вы делаете? – просипел он. – Вы же люди…
Его больше не слушали. Только хохотал позади сухощавый.
У Жукова что, слишком обострено чувство справедливости? Но для того чтобы исполнить задуманное, он должен стать жестче. Должен сражаться за свою жизнь.
Иван ринулся в драку.
Потом ему будут сниться ощеренные рты, пальцы, направленные в глаза, хруст сломанных костей…
Потом, все потом.
А сейчас – сирена, вынимающая из тебя душу, заглушающая даже мысли, и отвоеванный РЗК, который надо живо натянуть, чтобы не сдохнуть. Чтобы исполнить завет отца.
Прозрачная маска опустилась на лицо. Сирена выла и выла. Киборги вытаскивали из вагона трупы.
Все шло по плану Серпня.
А мертвый Владлен Жуков уговаривал все тише и тише с каждым километром, с каждым часом в пути, отправиться в спецшарашку, зато все громче вещал о сапоге, топчущем лицо.
И не очень-то удобно смотреть в дыру через пластик маски, но Иван приловчился. Так надо. Надо научиться заново воспринимать окружающий мир. То, во что он верил многие годы, продолжало рушиться. Треснула основа его мира, придуманного кем-то, иллюзорного мира. А реальность – вон она, снаружи вагона. Там нет голубого неба. Нет пальм у небоскребов, и небоскребов тоже нет. Там не играют марши в честь Председателя, не разгуливают по проспектам красивые женщины с ухоженными детьми, их не держат под руки сильные мужчины, на которых хочется быть похожим.
Все, что было снаружи, – это бесконечные стальные полосы железной дороги и бетонные шпалы поперек. И верещал счетчик Гейгера на потолке вагона, и взгляд прикипел к мертвым поваленным деревьям, горелым, присыпанным землей, надутой с давно не паханных полей, на которых не росла даже сорная трава. А затем блеснула в лучах восхода стеклянная равнина, раскинувшаяся вокруг огромной воронки, – это было красиво. Это было безумно страшно и безумно красиво…
Воронка осталась позади. Счетчик Гейгера замолк, лишь иногда попискивал.
В вагон зашел киборг, отодвинул заслонки на полу. Из дырчатых насадок у потолка полилась вода. Рабочие становились под струи прямо в защитных комбинезонах. Дезактивация помещения вместе с теми, кто в помещении. Вагоны негерметичны, а радиоактивная пыль вездесуща. Жуков последовал примеру братьев по несчастью.
Однако помывка в РЗК продолжалась недолго. Прозвучала команда:
– Стриптиз, бля!
Работяги тут же принялись стягивать с себя желтые комбезы. Пора вернуть защиту вертухаям.
Безумно хотелось спрятать свой комплект за кабинкой биотуалета. Вдруг – наверняка! – пригодится. А каждый раз драться за него, уподобляясь нелюдям рядом, просто неприемлемо… Увы, ничего хорошего из этой затеи не вышло бы точно. Во-первых, заначку не удастся скрыть от тех, кто в вагоне. Во-вторых, киборги – хоть и отморозки полнейшие, а считать умеют. Уже считают. Небось после каждой радиашки так делают. Это же часть забавы. Дорога долгая, служба нудная, надо же им как-то развлекаться.
Он быстро стащил с себя РЗК, в котором успел уже согреться, и холодная – ледяная! – вода, лившаяся сверху, заставила его зубы застучать. Съежившись в попытке сохранить хоть немного тепла, он сдал свою «шкурку».
Тем временем работяги молча разбились на пары. По очереди подсаживая друг друга на плечи – так отцы катают на шеях маленьких детей, – они жадно хлебали воду прямо из душевых насадок. Вода текла по одежде, по телам, а в вагоне было, мягко говоря, прохладно, но рабочих это мало заботило.
Иван уже понял, что бытие в вагоне подчиняется определенному укладу, что все не просто так и нужно поступать как эти люди, чтобы добраться из пункта А в пункт Б. Если бывалые работяги, которых не впервой переводят из лагеря в лагерь, так делают, то Ваньке Жукову есть чему у них поучиться. И раз народ рвется к потолку, нормально попить, похоже, не дадут.
И он бы рад усвоить урок, вот только самостоятельно ему никак не добраться до насадок, а напарника не досталось. К тому же его оттеснили от источников воды.
Выставив язык, дрожа, Иван ловил жалкие брызги. Он уже собрался было заставить – да, заставить! – какого-нибудь работягу покатать себя на шее, но тут вода закончилась. Из щелей между насадками подул горячий воздух. Вскоре в вагоне стало так жарко, что все сняли с себя одежду. Она быстро просохла. Потом подача теплого воздуха прекратилась, и все вновь оделись. Вскоре Жуков вновь дрожал от холода.
Он – единственный новичок в вагоне. Своей гражданской одеждой он весьма отличается от прочих обитателей лагерей – те в серых комбинезонах из грубой брезентовки, на груди белые полоски, на которых продублирован личный номер, на ногах – кирзовые ботинки, на головах дурацкие шапки с козырьками и черные вязаные. У всех то ли фуфайки, то ли пальтишки, то ли нечто несуразное, сшитое из мешковины, но несомненно теплое.
За спиной у Ивана перешептывались, делали непонятные намеки, как бы невзначай показывали заточки, но приблизиться к нему не решались. Пока что не трогали его. Вокруг образовалось свободное пространство – эдакая буферная зона, нейтральная полоса. Наверное, он впечатляюще проявил себя в драке за РЗК. Потерял ведь над собой контроль, был чрезмерно жесток. Отец не одобрил бы.
От холода болело все тело, ныли кости и суставы. Живот прилип к хребту. И от голоса в голове некуда было деться. Заткни уши – не помогает.
Простенькую электронную игрушку-самоделку сухощавый – он тут был в авторитете – выменял у вертухаев на пачку сигарет, которыми угостил приближенных – таких же, как он, мужчин бывалых, непростых. Воздух наполнился табачным смрадом. Иван закашлялся, прижался опять к дыре в стене вагона.
Бетонный забор высотой с пятиэтажный дом, опутанный поверху ржавой колючей проволокой. Давно не крашенные облезлые вышки из жести и прозрачного пластика – как прыщи, как нарывы – тут и там торчали поверх забора. В вышках скучали бойцы в противогазах, смотрели наружу стволы пулеметов и АГС
[5]
. Готовые выплеснуть смертельный гной стволы неизменно были направлены в глубь огражденных территорий. И поднимались в серое, затянутое свинцовыми облаками небо дымы – черные, коричневые и зеленые даже. Да чего там только не делают, за этим бесконечным забором!
