Но Илья уже никак не отреагировал, а просто вышел из
комнаты. Затем громко хлопнула входная дверь и послышался звук отъезжающей со
двора машины. У меня уже не было сил плакать, да и не было слез. Через полчаса
ко мне в комнату заглянула домработница, отчиталась по поводу того, что она
варит куриный бульон, положила на кровать чистую ночную рубашку и сказала, что
к дому подъехала Наталья, которую мне, честно говоря, не очень-то хотелось
сейчас видеть — настолько мне было паршиво.
Войдя в комнату, Наталья тут же распахнула плотные шторы и
запустила в нее солнечный свет.
— Зачем ты это сделала? — спросила я недовольным
голосом. — У меня и так глаза болят.
— У тебя здесь как в склепе. Когда я зашла, я даже
подумала, что оказалась в комнате с покойником.
Даже запах какой-то странный.
— Запах?
— Ну да, — Наталья театрально повела носом.
— Наверно, пахнет одеколоном Ильи.
— Да нет. Какой-то тухлятиной несет. Он что, поменял
одеколон?
— Нет. Одеколон у него тот же.
— Быть может, ему Варвара посоветовала сменить запах?
Похоже на то. Видимо, у нее экзотический вкус.
— Дело не в одеколоне.
— А что?
— Комната давно не проветривалась.
— Теперь понятно. Светка, это, наверно, ты протухла.
— Что?
— Я говорю, что ты протухла. Точно-точно! У тебя даже
вид соответствующий. Ты протухла, и от тебя сбежал муж.
Впервые за несколько дней я улыбнулась, несмотря на то что в
моих глазах стояли слезы.
— Наташка, прекрати хоть ты издеваться!
— Он был дома?
— Был.
— И как?
— Никак.
Сделав несколько кругов по комнате, Наталья ударила по
подоконнику кулаком и злобно произнесла:
— Я специально так рано встала, чтобы этого гада дома
застать, но не успела! Когда он теперь появится?
— Не знаю. Вчера он пришел первый раз за десять дней.
Он избегает прямых вопросов и разговоров.
— Что ж за чертовщина такая? У меня никак жизнь не
складывается, так я хоть за тебя радовалась.
Сама себя всегда успокаивала, что хоть ты у меня устроена,
живешь в любви и согласии. Как так получилось, что он опять с Варварой крутить
начал? Где ты недоглядела?
— Не знаю, — ответила я крайне устало. — Я
только одного не пойму: почему Илья тогда на мне женился, а не на ней?
— И понимать тут нечего. Потому что кобели они все!
Получается, что, если мужик твой, нужно сажать его на цепь, и баста. Только
если его на цепь посадишь, кто ж тогда работать-то будет? Ведь и этот кобель
совершенно добровольно надел ошейник в виде штампа в паспорте, а затем такие
кренделя отмачивать начал! Кстати, Светка, ты здесь прописана?
— Нет, — покачала я головой.
— Почему?
— Да Илья не предлагал как-то.
— Тут не предлагать, тут действовать надо!
— Я в своей квартире прописана.
— Надо было и здесь подстраховаться. Ладно, ерунда.
Тебе, как жене, все равно половину имущества оттяпать можно.
— Света, о чем ты говоришь?
— О том, что головой думать нужно. С голой задницей ты
от него не уйдешь. Это я тебе обещаю. Не на ту нарвался!
— Наталья, у меня очень высокая температура. Я вся
горю. Пожалуйста, избавь меня от всех этих разговоров.
Немного обиженная Наташка поменяла мне постель, покормила
меня бульоном, вызвала врача и дождалась его. Услышав, что у меня очень сильная
ангина, она тут же сходила в аптеку.
— Ничего, пара дней, и ты встанешь на ноги, —
успокаивала меня подруга. — Выйдешь на работу в свою туристическую фирму,
начнешь общаться с другими мужчинами. Будешь красиво одеваться, приведешь свою
внешность в порядок, и никто даже не заподозрит тебя в том, что ты глубоко
несчастна.
После Наташкиного отъезда я поняла, что ждать Илью по
меньшей мере бессмысленно, и закрыла глаза. Я вдруг поймала себя на мысли о
том, что если меня предал Илья, то на свете больше нет человека, который бы
меня по-настоящему полюбил, жалел, понимал и сделал меня счастливой. А самое
главное — никогда бы мне не изменял, не делал больно и не оставлял бы мне в
обмен на мою любовь неисполнившиеся надежды. Я твердо знала: такой человек —
только я сама и другого такого нет. Я ничего не жду от людей. Я все могу дать
себе сама и быть сама с собой честной. Я твердо знала, что если у меня найдутся
силы для того, чтобы жить дальше, то в этой жизни я буду разумной эгоисткой,
которая добровольно отреклась от других и от того, что люди называют глубокими
чувствами. Уж если я и буду кого-то любить, то только саму себя. Любить себя
тоже непросто, потому что роман с собой — это довольно трудный и очень даже
тернистый путь. Ты уже не ревнуешь, потому что ты у себя одна, но на смену
ревности приходит зависть, а с ней очень сложно бороться, потому что если я
выберу этот путь, то мне придется жить в вакууме одиночества. И все же любовь к
себе намного надежнее, чем любовь к мужчине. А самое главное — она безопаснее.
Несмотря на душераздирающую внутреннюю боль, которая
исходила из самого сердца, я успокаивала себя тем, что жизнь не прошла
стороной, потому что я познала самое главное — любовь.
Пусть жестокую, злую, несправедливую, но все же любовь.
Когда я открыла глаза, на улице уже была глубокая ночь.
Наташка уехала, но так и не закрыла плотные шторы. От различных лекарств голова
моя была тяжелой Особенно сильно стучало в висках. Посмотрев на часы, я
увидела, что уже полтретьего ночи.
Стоящий на столике графин был пуст. Сегодня я выпила всю
воду, слишком сильный был жар. Встав с кровати, я посмотрела на теплые вязаные
носки, которые притащила мне Натка, и улыбнулась. Они были немного смешные, но
очень удобные. Подойдя к зеркалу, я взглянула на свое болезненное отражение,
которое было больше похоже на тень, и произнесла:
— Сильные женщины тоже ломаются. Несмотря на то что у
них мужская сила, у них женская психика.
Это нормально, и это иногда случается.
