Пересев на правое кресло, прижал лицо к холодному стеклу.
Где-то там, в сотне километров от линии маршрута, высится великая гора Олимп… Ещё немного, и примерно на таком же удалении «Бонанза» пройдет мимо военной авиабазы в Салониках.
Опять попрыгав от борта к борту, наконец определился: мы вошли в воздушное пространство Македонии, ещё один шаг к дому!
Анька молодец, задремала. Мне нельзя, Гош участвует в управлении самолётом, во как.
Местность, над которой сейчас пролетает машина, не просто гористая — вершины под два километра, «Бонанза» временами проходит прямо над пиками. И опять пустота… Только монастыри видны да древние церкви, белыми пятнышками прилепившиеся к крутым склонам. Монастырей много, и это удивляет. Порой даже лесной дороги не видно! А живут.
Средиземноморское православие странное. И симпатичное.
Более древнее, чем наше, русское, и более честное, что ли… Сами греки удивляются на наши церковные нормы: мол, зачем вы сделали всё строже, чем было в канонах? У них в церквях удобно, просто, без пафоса. Скамеечки стоят, чтобы люди зря не уставали. Местные попы ходят в строгом чёрном, золото если и увидишь, то совсем мало. Одна русская женщина, с которой я разговорился в Керкире, рассказывала, что на родине при подходе к церкви она всегда ощущает некий трепет, если не страх. А здесь идёт в храм как в клуб друзей, с радостью и не нервничая. Почему так?
Монастыри — особая тема. Всё как-то честно. Тебе сразу дают понять: вот места для туристов, смотрите. Ну какие монахи могут быть, к примеру, во Влахерне или на Мышином? Там лавки сувенирные, пивом да мороженым торгуют! Однако очень много монастырей настоящих. Крутых. Они стоят в таких местах, что, добравшись туда, можно заявляться в турклуб на получение третьей категории сложности. О самых труднодоступных так и говорят: храмы ортодоксальной церкви, отшельники. Людей в таких обителях мало, современная европейская цивилизация слишком соблазнительна, чтобы её бросать.
Люди, решившиеся на такой шаг, первым делом уходят как можно дальше от туристических троп. Я человек не воцерковлённый, однако признаю: в этом есть какая-то идея. Хотя бы в самой честности.
Вот и ещё один храм стоит на горе!
Сверившись с многочисленными пометками на карте, доложил обстановку пилоту. Одинцова благосклонно кивнула.
Так вот, про монастыри. Как-то вечером подумалось на веранде под винцо: а отчего бы нашей церкви не прекратить практику восстановления-построения церквей да монастырей в пределах умилительного Золотого кольца, а все силы направить на создание монастырей и церквей в дикой труднодоступной местности? Здесь она дикая весьма относительно, но уж кто где живёт.
Низовья Енисея и Лены, Индигирки и Колымы — вот где они нужны. Именно Севера. Там цепляться надо. Там же себя и проверять, по-честному. И душе польза, и стране.
Вокруг становилось всё темней и темней.
— Санин, присматривай площадку, — на удивление спокойным голосом приказала лётчица. — Фронт широкий, не проскочим.
Глянул вперёд — мама дорогая! Тёмно-синяя стена высоченных облаков, словно ножом срезанная изогнутым в небесах козырьком, нависающим над горами, неуклонно надвигалась на хребты.
— Струмица! Километровая широкая дорога между главной дорогой, проходящей через город и просёлочной северней. Используется опылителями. Вытянута с северо-запада на юго-восток. Рядом поля.
Именно такая площадка и нужна. Вдоль основных магистралей, на вид удобных для посадки, часто тянутся линии проводов, то и дело произвольно перелетающих через дорогу; по сторонам от магистралей стоят фермы, участки и крошечные предприятия — всем нужна энергия.
— Удаление!
Так, так, так…
— Километров сорок, — быстро поставив на карте отметку, я протянул её пилоту. — Ориентир: небольшое горное озеро, двадцать градусов левей. Да вот оно, показалось!
Самолёт начал снижаться, выходя на новый курс.
Городок Струмица тоже пострадал от пожара, правда, дымов уже не было. Ещё бы, если тут такие синюшные фронта ходят… Треть поселения была словно усыпана чёрным порошком, среди которого виднелись остовы одно- и двухэтажных зданий. На северной стороне краснеет черепицей островок уцелевших строений. С восточной стороны должно быть поле.
Я увидел низкое белое здание с синей крышей и дорогу рядом с ним. Она! Начинается сразу за мостом через речку.
Одинцова начала левым разворотом заходить в большую вытянутую долину, зажатую между пологих гор.
Тут проснулась Анька.
— Что, уже садимся? Это по сценарию? — спросила она, сладко потягиваясь. — Темно как… Дождик будет? Ой, ребята, а мне такой сон приснился, кошмар! Словно смотрела один старый фильм, не помню названия. Ну, там какой-то мужчина с аэрофобией летит в пассажирском самолёте. Трясся он, трясся, а потом смотрит в иллюминатор и видит, что на крыле сидит какой-то лохматый чёрт, сдирающий листы с двигателя! Сдирает и кидает их в мотор! Мужчина в шоке зовёт других, но как только те наклоняются к иллюминатору, ничего не видят, чудовище прячется! Его пытаются успокоить, но безрезультатно! Там ещё сцена была страшная, когда он открыл шторку, а это чудище прижало морду к стеклу и смотрит прямо на него! Бр-р! Короче, его потом в психушку увезли. Кто-то помнит?
Светка вздрогнула, машинально посмотрев на крыло, и крепко выругалась, совершенно по-водительски стукнув кулаком в обшивку салона.
— Ани, ну ты нашла время для таких воспоминаний! У меня посадка!
— Действительно, подруга, это уже перебор, — буркнул я и тут же сам посмотрел на плоскости, не сидит ли кто? Зараза, да когда весь этот бестиарий пропадёт пропадом?!
В надвигающемся предгрозовом сумраке запросто можно было вообразить что угодно.
Особенно когда ты видел подобное существо наяву. В аэропорту, между прочим.
— Гремлины.
— Что ты сказал? — повернулась ко мне подруга.
— Заключительный эпизод из «Сумеречной зоны». Это был гремлин. Ну, тот, на крыле… По английской легенде, гремлины очень не любят всяческую технику, особенно самолёты.
— Санин, прекрати нагнетать! Наблюдай!
Стряхнув наваждение, я уставился в окна.
Перед тем как принять решение, лётчица на малой высоте пронеслась над дорогой — самолёт шёл вдоль линии деревьев, чуть левее, чтобы можно было рассмотреть обстановку и условия посадки.
— Машин на дороге нет, проводов тоже! Полотно действительно широкое! Асфальт. Справа стоит большое здание фермы, навес с бидонами, молочная. — Я говорил не переставая. — За ней автобусная станция, маленькая, три автобуса. Четыре старых грузовика на площадке у дороги, две фуры без тягачей у сарая напротив. Ремонт. В торце — по три двора с каждой, горели, уцелел один. Людей нет! Вообще нет. Чисто! Годится!
— Садимся!
