Власта… Строгий командир, образцовый офицер и изощренная любовница. Даже в постели она заставляет чувствовать разницу в общественном положении. Наглядный пример – ее губы никогда не касались моих. Участившиеся проявления нежности, ласковые слова и поглаживания – так относятся и к любимому животному. Какой мерзкий смысл в словосочетании: «любимое животное»! Для нее я никогда не стану человеком.
Горько усмехаюсь последней мысли. Я никогда не стану человеком. Причина проста – меня не хватает на возвращающий человеческое достоинство поступок. Казалось бы – дерни посильнее кольцо ошейника. Или повернись спиной к минному полю и уходи, пока последний шаг не поставит закономерную точку. Но я слишком хочу жить. И смерть Чифа лишь еще одно этому подтверждение. Мы были, как два не поделивших миску шакала. Я оказался хитрее. Стал от этого лучше? Наоборот.
Такие мысли все чаще приходят в голову, вызывая муки совести и глубокое отвращение к самому себе. И, скорее всего, самоубийство стоит уже не за горами. Я как раз думал о нем, держа вынесенную с поля мину и глядя на проклятую трубу, когда услышал за спиной невероятно, до боли знакомый голос:
– Эй, парень!..
Мина шлепнулась на землю из резко ослабевших рук.
– Парень!..
Не веря, но не в силах отказаться от вспыхнувшей безумной надежды, неловко поворачиваюсь.
Я не плакал с того самого страшного дня, когда увидел отца погибшим. А сейчас, плохо видя от хлынувших из глаз слез, протянув руки и беззвучно повторяя слово «папа», иду к самому дорогому человеку на свете. Это он, мой погибший, но вернувшийся отец. Оживший и вернувшийся, чтобы забрать меня из этого ада. И не имеют значения потрепанные выцветшие камуфляжки отца и его спутника, не имеет значения направленное на меня оружие. Правильно, ведь я в проклятой форме оккупантов. Но это все равно я! Папа, это я, Артем!
Ствол потертой штурмовой винтовки опустился вниз, когда я все-таки дошел и обнял живого, теплого, родного отца.
Надо было ему сказать, хотя бы напечатать на планшете, но я не мог. Все пережитое выплеснулось в сотрясающих тело рыданиях. Как маленький, я горько плакал на груди моего доброго, любимого папы.
– Парень, ты что? Коля, ты что-нибудь понимаешь?
Спутник отца ответил:
– Командир, похоже, парень настрадался. Смотри, слова вымолвить не может. Наверное, тебя с кем-то спутал.
Я могу! И я ни с кем не спутал! Все еще судорожно всхлипывая и вытирая слезы, вынимаю планшет и набираю:
«Папа, я здесь не могу говорить. Я рад, что ты жив, что ты пришел, папа!»
– Папа?!.
Он успел меня забыть? Наверное, в этом виновата Смерть. Я тоже о многом уже забыл, попав сюда.
Николай смотрит мне в лицо, потом на отца и пораженно качает головой:
– Сергей, ты извини, но он на тебя очень похож. Сильно похож, поверь.
Отец глядит в глаза и словно узнает:
– Ты мой сын?
Киваю, старясь сдержать снова закапавшие слезы.
– Командир, а ты не говорил…
– Я сам не знал! Черт!.. Я даже не помню, как ее звали…
Беззвучно подсказываю: «Анна». Спохватываясь, набираю на планшете: «Маму зовут Анна».
– Она жива?
Киваю… а потом пожимаю плечами. Она ведь в том мире.
– Почему ты молчишь? Из-за ошейника?
«Нет. Я не могу говорить. Я немой».
– Черт!.. Что будем делать, Коля?
– Не знаю. Но надо шевелиться – попадем под объективы спутника, и нам всем хана.
Спутник «Шелл»? Я помню график его пролетов. Смотрю на часы, печатаю:
«Спутник будет через два часа. Время пролета сорок минут».
– Хренассе! Ничего себе парень знает!
– Его надо вытаскивать прямо сейчас, брат.
– Сам понимаю. Как? Ошейник рванет, едва мы доберемся до середины рощи.
Отец напряженно думает:
– Помнишь, мы обсуждали возможность? Растяжку деревьями?
– То обсуждали. Но никогда не пробовали.
– А что, есть выбор? Я сына тут не оставлю.
– Сергей, ну, мы же еще не знаем наверняка…
– Я знаю точно! Я это чувствую! Достаточно?
– Вопросов нет, командир.
Папа обращается ко мне:
– Сынок, мы постараемся снять эту дрянь с твоей шеи. Мы сделаем все, чтобы это получилось. Ты нам веришь?
«Да».
– К той роще!
Проклятое кольцо начало пикать, когда до первых деревьев оставалось еще метров пять. Делаю шаг, второй. Пиканье резко учащается. Еще один шаг снесет мне голову.
– Черт! Что делать?!
Оглядываюсь назад, стараясь включить мозги. Мы сейчас в ложбине перед невысоким холмом. Радиоволны всегда уходят от земли наверх. Если бы подняться повыше! Смотрю на отца и вспоминаю, как он катал меня маленьким на своих плечах. Вернувшись немного назад, набираю предложение на планшете.
– Ты уверен?
«Да».
Бойцы смотрят друг на друга:
– Давай попробуем, что мы теряем?
– Сынок, лезь на шею.
Расчет оказался точным, ошейник сразу замолк. Не стал пикать и когда я оказался на своих ногах на склоне холма.
– Ничего себе! Парень, ты еще много знаешь об этих штуках?
«Да».
– Командир, ему цены нет.
– Сам знаю. Он ведь еще и сапер. Сын, ты сможешь дойти до труб и вернуться назад?
«Да».
– Охренеть… Коля, хватит жевать сопли, работаем!
Недалеко оказались спрятаны их выгоревшие, старые рюкзаки. За вершины двух берез зацеплены веревки, хитро пропущены через ветви других деревьев. Слаженно, по команде, рывками заметно наклоняем древесные стволы. Хотелось бы еще, но наших сил уже не хватает.
Сняв оружейные ремни, отец с Николаем осторожно продевают их между шеей и кольцом, привязывают к веревкам.
– На артерию двигай.
– А я куда? Ты слабину точно отмерил?
– Старался.
Стою на склоне, ремни пока свисают вниз.
– Закрой глаза, парень. Взрывом хлестнуть может.
Киваю, натягиваю на глаза армейский кепи.
– Коля, готов?
– Да.
– На «три». Раз. Два. Три!
Свист выпрямляющихся деревьев, хлопок натянувшихся ремней, сбивающий с ног рывок в сторону и… взрыв. Лежу на земле, чувствуя, как по шее стекает что-то теплое. Это кровь. Боюсь пошевелиться, опасаясь, что голова сейчас отвалится. Нет, я же дышу и думаю!
