Наташа проводила его взглядом и вздохнула. И не вспомнил, что была у него еще одна возлюбленная, помимо тех, о которых он точно знает, что не наградил их ребенком. А может, просто бахвалится, и она вовсе не исключение, и гуляет еще по планете парочка-другая близнецов один в один с ее Егоркой и Петькой. И ведь надо же было так случиться, что она, не ведая об их семейной традиции, назвала одного из сыновей Егором. Как ее отговаривала Софья, убеждала, что Игорь звучит красивее, не согласилась, не захотела, чтобы маленький своим именем напоминал ей о существовании Игоря большого. И вот, оказывается, Игорь совсем не Игорь, а Егор, и очень жаль, что он никогда не узнает, как со временем появятся на земле его внуки, а потом, вероятно, и правнуки с фирменным знаком Карташовых под правой лопаткой, но, увы, под другой фамилией.
Глава 11
— Пожалуйста, расскажи мне о Василии Михайловиче. — Наташа посмотрела на Егора, но он словно не расслышал ее вопроса и, спрятав глаза за солнечными очками, продолжал следить за дорогой, бегущей под колеса автомобиля. Сильные руки спокойно лежали на рулевом колесе, и лишь большие пальцы при повороте дороги вздрагивали, показывали, что их владелец внимателен и сосредоточен.
Наташа вздохнула. Лимит на откровенность, очевидно, исчерпан. Она опустила оконную раму, и тут же боковой сквозняк подхватил почти невесомый подол платья, оголив ее ноги чуть ли не до середины бедра.
Покраснев от смущения, она пыталась прижать шелковую ткань к коленям, но безуспешно.
— О, черт! — придерживая одной рукой юбку, Наташа попыталась другой закрыть окно, но теперь уже узенькая бретелька сползла с плеча и обнажила белую полоску кожи — незагоревший участок груди.
Наташа спешно привела в порядок верхнюю часть своего туалета и чуть не взвыла от отчаяния: собранный в горсть подол платья выскользнул из пальцев и улегся ей на лицо. Двумя руками она стянула его вниз и увидела, что Егор закрывает окно со своей стороны. Сквозняк тут же прекратился.
— Репетиция прошла недурственно! — Насмешливая улыбка скривила губы водителя, но лица он не повернул, а разглядеть выражение его глаз за темными стеклами очков ей так и не удалось. А видеть это стоило, и, вероятно, этот взгляд стал бы достойной наградой за пережитые ею стыд и волнение.
Егор прокашлялся, достал из кармана носовой платок и вытер враз повлажневшие ладони. С каким наслаждением он сию же минуту наплевал бы на затею Степанка, загнал машину в лесозащитную полосу и помог бы Наташе справиться с платьем, а себе — с невыносимым желанием обладать ею немедленно…
Он вспомнил вчерашнее шоковое ощущение, когда его рука, независимо от сознания, проникла под ее футболку. Соприкосновение с упругим, разгоряченным игрой телом произвело не меньший эффект, чем взрыв мины в десятке метров от него. Егор на мгновение ослеп, оглох и, кажется, чуть помутился разумом, когда вместо очередного выговора самонадеянной дамочке принялся ее целовать. И менее всего он ожидал, что Наташа так легко и безбоязненно ответит ему. И если бы не чертов Фикус, так некстати вылезший из кустов, то вообще неизвестно, дошли бы они так скоро до шашлычной или нет.
В тот вечер он почувствовал вдруг странное беспокойство. Все происходящее казалось нереальным, фантастическим видением, сном, что вот-вот прервется и навсегда исчезнет из его жизни женщина, которую он, при всем желании, теперь вряд ли забудет!
С тайной благодарностью к друзьям, то и дело оравшим «Горько!», Егор целовал ее терпкие от вина, мягкие и податливые губы, сжимал в объятиях гибкое изящное тело, касался пальцами нежной, шелковистой кожи. Он с горечью думал, что очень скоро она уедет, вернется в свою чужую, незнакомую ему жизнь и, возможно, еще посмеется, вспоминая израненного вояку, ни на что более серьезное, кроме поцелуев, не осмелившегося.
— Мы что, так и будем всю дорогу молчать? — спросила его женщина, о которой он думал беспрестанно, до сухости во рту, до мучительной головной боли…
Егор искоса взглянул на Наташу и улыбнулся:
— Хорошо, товарищ адмирал, что вам угодно от меня услышать?
— Я хочу знать, кто он такой, ваш Василий Михайлович, и почему такой ажиотаж вокруг его юбилея?
— Слушай, Наташа, — кажется, впервые со времени их встречи ее имя прозвучало так мягко и ласково, как в добрые старые времена. Впрочем, тогда он мог ее и «моей Наташкой» назвать, словно закреплял этим право на свою любовь. — Василий Михайлович — святой человек. В сорок с небольшим списали его с флотского довольствия и отправили на пенсию. И вот, почитай, три десятка лет он в нашей школе бессменный военрук и физрук. Сейчас, правда, ведет всего двенадцать часов, но до сих пор наши школьные команды по волейболу лучшие в городе и в районе.
— Так это он вас тренировал?
— Он родимый. И не только по волейболу. Видишь ли, он в морпехе в свое время служил. Кое-что сам умел и нас понемногу научил. Один из его приемчиков, в частности, в «Поплавке» пригодился. Но я единственный, кто пошел по его стопам, не считая Славки, конечно, а пять человек из наших закончили юридический, ты уже поняла, наверное?
— А Пеликан тоже был в вашей команде?
— Ни коим образом! Он всегда был метр с кепкой, поэтому не то что в волейбол, в лапту никогда не брали играть: хилячок был, но с самомнением. Все пытался хоть в чем-то нас обойти. И обошел ведь подлец! — Егор засмеялся и посмотрел на Наташу. — Знаешь в чем? В ножички. Так научился их в цель метать, куда тебе! Равных ему во всем нашем околотке не было, а возможно, и во всем Тихореченске. До сих пор, говорят, забавляется сволочь. Он и на Люське женился, думал мне досадить, и теперь сам же с ней мается. Пить она и раньше пила, а сейчас, Степанок сказал, еще и колоться вздумала.
— Из-за чего вы разошлись?
— А это уж наше личное дело, и мы договорились, кажется?..
— Договорились, — перебила его Наташа и отвернулась к окну. А Егор продолжил, как ни в чем не бывало, свой рассказ:
— Василий Михайлович, не для красного словца сказано, людей сделал. Нам ведь лет по двенадцать было, когда он в школу пришел. Самый плохой возраст. Как волчата, в стаи собирались, по садам шмон наводили, патоку с сахарного завода ведрами таскали, жмых с маслозавода… А дрались как! Улица на улицу, правда, до первой крови или порванной рубахи. Мама одна, отец утонул, когда нам только-только одиннадцать исполнилось. Поддавала она нам, конечно, от души. Рука у нее тяжелая, как оттянет по заднице, но покряхтишь, поморщишься — и опять за старое. — Дорога сделала крутой поворот, и Егор замолчал на мгновение, но тут же заговорил вновь: — А Михалыч пришел и за год всех ох-ламонов в норму привел. Мы с ним и в трудовом лагере работали, и каждое лето в горные походы ходили, и по реке на плотах сплавлялись… Да и так соберемся человек пять-шесть, удочки в руки, кусок хлеба в зубы и ну к его калитке канючить: «Василь Михаилыч, поедемте на рыбалку!» Раньше мы и без него на острова отправлялись, но с ним-то в сто раз интереснее.
