Я не могла поверить в то, что у меня началась новая жизнь,
потому что это была не жизнь, а просто существование. Тем, кто занимал нижние
нары, было хоть немного полегче, а наверху воздух сгустился до вязкости, и мне
казалось, что у меня в любой момент остановится сердце. Я не могла спать по
ночам, я не могла есть, я не могла разговаривать со своими сокамерницами, и я
не могла свыкнуться с мыслью, что могу ко всему этому привыкнуть и буду
радоваться крепкому чаю, как радовалась на свободе какому-нибудь дорогому
подарку.
Я смотрела на свое тело, покрытое мелкими язвами, глазами,
полными ужаса, и понимала, что это конец. Мои же сокамерницы относились к своим
язвам совершенно спокойно, говоря, что они появляются от отсутствия света,
воздуха и нормального питания, а также от нервов. Сев на своих нарах, я
посмотрела на выкрашенную желтой краской лампочку, затем перевела взгляд на
окно с решеткой, на стираные майки, висящие на стоящих в ряд шконках, закрыла
лицо руками с маленькими язвочками и, попытавшись выдохнуть спертый воздух,
громко завыла….
– Люся, ты чего? – услышала вдруг я. Открыв глаза,
полные слез, я увидела перед собой Дарью и попыталась вернуться в реальность. А
Даша все допытывалась: – Что случилось-то? Я тебя только будить собралась, а ты
как закричишь на всю квартиру! Ты что, плачешь, что ли? Сон плохой приснился?
– Приснился. – Смахнув слезы, я сунула ноги в
тапочки и сказала тихим голосом: – Если бы ты только знала, что мне приснилось…
– Что?
– Тюрьма. Камера. Господи, Дашка, ты не представляешь,
как там страшно. Я все это видела своими глазами.
– Не думай об этом.
– Да ты не понимаешь. Я там была. Я все видела. Это
страшная жизнь. Лучше не жить, чем туда попасть. Там же дышать нечем. Там
многие умирают, потому что в питомниках животных лучше содержат, чем людей в
камерах. Как ты думаешь, а к чему мне это снилось?
– Мало ли, что нам может сниться. Мне вот тоже снится
иногда какая-нибудь чепуха, так что потом не знаешь, что и думать. Если на
каждый сон внимание обращать, то голова пойдет кругом, – постаралась
успокоить меня Даша.
– Мне еще такое никогда не снилось.
– Поэтому и забудь.
– Даша, а может, это к тому, что меня и правда
посадят? – Я посмотрела на Дарью глазами, полными слез, и стала нервно
кусать пересохшие губы.
– Может, хватит уже? Я из-за тебя всю ночь не
спала! – неожиданно взорвалась моя подруга. – Мы в пятом часу легли,
а в семь встали. Я тебя поддерживаю, как могу. Можно сказать, что за уши
вытаскиваю из того дерьма, в которое ты попала, а ты не ценишь!
– Почему это я не ценю?!
– Потому, что ноешь и ноешь. Ты меня уже своим нытьем
задолбала. На черта я тебя за уши вытаскиваю, если ты сама себя топчешь?!
Запомни! Никто не может человеку помочь, если он не хочет помочь себе сам!
Лично мне все это надоело!
– Ты о чем? – окончательно растерялась я.
– О твоем нытье. Все, хватит. Иди, сдавайся.
– Как?
– Молча. Иди в отделение милиции с повинной.
– Даша, ты что, совсем рехнулась?!
– Это ты совсем рехнулась! Иди с чистосердечным
признанием по поводу того, что ты убила сторожа. Только не забывай, наша
доблестная милиция особо разбираться не будет. Если есть козел отпущения, то уж
они на него по полной навешают. Так что убийство шефа тоже на тебя повесят.
Давай, вперед и с песней! А я тебя не забуду. Письма, посылки и деньги тебе
обеспечены.
Последние Дашкины слова окончательно вывели меня из
состояния равновесия, и я произнесла язвительным тоном:
– Спасибо, Даша. Ты настоящий друг. Я рада, что мне
обеспечены посылки и деньги, тем более что тебе это не в напряг. У тебя опыт
имеется. Ты же облагораживаешь уже одного зэка. От ребенка лишний кусок
оторвешь и на зону перешлешь.
Лицо Дарьи покрылось пунцовой краской. Она нервно заморгала
глазами и, подойдя ко мне вплотную, отвесила мне хорошую пощечину.
