— Извините, — повторила я, поднялась и, пятясь
задом к двери, потянула за собой Женьку. Смотреть на нее было жутковато и
как-то угадывалось, что ей есть что сказать каждому из присутствующих. К
счастью, мы очень быстро оказались на улице. Женька смогла расцепить челюсти и
громко чертыхнулась. Не глядя на подружку, я ускоренным шагом рванула к
остановке такси, путаясь в подоле чужой юбки.
— Анфиса, — Женька схватила меня за локоть, —
только не бери в голову…
— Заткнись! — рявкнула я. — Ведь знала:
ничего путного из твоей затеи не выйдет, и все же пошла на поводу. Господи,
какой стыд, да они меня только что дурой не ней звали…
— Велика беда, — презрительно фыркнула
Женька. — Если хочешь знать, это все из зависти: детектив получился очень
приличный, можешь мне поверить. Пусть я сама пишу ерунду про собак и кошек, но
хорошую книгу от плохой, слава богу, могу отличить и заявляю ответственно:
роман очень и очень неплох. А они — шайка бездарей… Зря я тебя сюда притащила.
— Это точно, — вынуждена была согласиться я.
— Я ж добра хотела, — вздохнула жалобно
Женька. — Ну чего ты…
Я тоже вздохнула:
— Ладно, пойдем пешком. У Дениса я на сегодня
отпросилась.
— Слушай, — вдруг вспомнила подружка, — мы
рукопись не взяли. Вернемся?
— Ну уж нет! — взвыла я.
— Ладно. Через несколько дней зайду к Ипатову и заберу.
Ты подумай, какой мерзавец, я ему к юбилею хвалебную статейку, а он мне такую
свинью…
— Может, он правду сказал?
— Как же, правду, — презрительно фыркнула
Женька. — Ты эту публику не знаешь… Все как на подбор мнят себя гениями, а
сами бездарь на бездаре и бездарем погоняют.
— Мне это совершенно неинтересно, — отрезала я, а
Женька вздохнула, сказала «ага» и добавила не без злорадства: — Хрен они теперь
в моей газете напечатают хоть строчку, вот провалиться мне на этом месте.
— Ну чего ты? — устыдилась я, взяла ее под руку, и
мы не спеша побрели в сторону любимого кафе, чтобы в очередной раз нанести удар
по своему бюджету и нарушить клятву не есть сладкого.
Понемногу мы успокоились, и я даже смогла усмотреть в
происшедшем положительные стороны, например беготня с рукописью сомнительного
качества отменяется и жизнь вновь пойдет своим чередом.
— Я ее в Москву пошлю, — заявила Женька после
третьего пирожного.
— Вот только попробуй, — возмутилась я.
— Чего ты? Там на тебя никто орать не будет. А вдруг
повезет? Станешь знаменитой. Я к тебе в литературные агенты пойду…
— Отцепись, — сказала я и для большей
убедительности погрозила Женьке кулаком. — С литературой покончено, раз и
навсегда.
Впоследствии я могла убедиться, какое здравомыслие проявила
в ту минуту. Ведь ясно было: предприятие, начавшееся столь паршиво, и в будущем
не сулит ничего хорошего, но, если б я только знала, какие беды обрушатся на
нас из-за этого дурацкого романа… я б сожгла его собственными руками.
Женька позвонила около шести; была суббота, я устроилась на
своем балконе с банкой пива и орешками и намеревалась поработать. В это время
года всегда наплыв клиентов, а я собиралась в отпуск и должна была успеть
сделать очень много.
Тоном, не терпящим возражений, Женька заявила:
— Я возле картинной галереи. Жду через полчаса. И
оденься пооживленней, ну, ты понимаешь… Здесь будет Аполлонский, ты должна
произвести впечатление.
— Слушай, — заныла я, — может, не стоит
суетиться, может, сунуть этот роман куда подальше и…
— Знаешь, что тебя погубит? Отсутствие характера.
Всегда надо идти до конца. Ты мне еще спасибо скажешь. Короче, не волнуй меня и
быстро сюда. Жду возле входа, и пооживленнее, пожалуйста, пооживленнее.
— Я вообще-то здесь по работе, — заявила она, как
только я оказалась рядом. — Сегодня открытие персональной выставки, и я
должна взять интервью, но одно другому не мешает, главное — Аполлонский
здесь. — Женька критически оглядела меня с ног до головы, кивнула без
особого одобрения и ходко затрусила в галерею.
В огромном зале вдоль левой стены у окна стояли несколько
мужчин и женщин. В центре группы находился совершенно лысый молодой мужчина с
удивительно красным носом. Жутко шепелявя, он что-то рассказывал, размахивая
руками. Я торопливо огляделась и вторично сбилась с шага, а Женька выронила
сумку и чертыхнулась. Вышло это довольно громко, на нас обратили внимание.
— А вот и пресса! — воскликнул лысый и широко
улыбнулся, а я окончательно растерялась: у него не хватало по меньшей мере
десяти передних зубов, еще чудо, что он хоть гласные выговаривал.
— Добрый вечер! — гаркнула Женька и мило
раскланялась, кого-то высматривая при этом; как видно, не высмотрела,
нахмурилась и осталась недовольной. Лысый продолжал махать руками, Женька
делала вид, что слушает, а я пошла взглянуть на картины. Где-то минут через
двадцать Женька присоединилась ко мне. — Ну как? — спросила она со
вздохом.
— Он псих, — констатировала я.
— Валахов? Само собой. А вот Гавриленко — форменный
сумасшедший.
— Кто такой? — насторожилась я.
— Тип, который устроил эту выставку, ну… бабки дал.
Нашел кому дать, козел… у нас такая рукопись — Дэшел Хэммет в гробу
перевернется, а он деньги на всякую мазню выкидывает. Я всегда твержу этим олухам:
помогать надо достойным…
— У людей могут быть свои представления…
— Ага, дурак дурака видит издалека. У меня от этой
живописи изжога. Пойдем в буфет, а?
— Невежливо как-то сразу.
— Да брось ты. Все, кто поумнее, давно там.
— Как вам мои картины? — прошепелявили за спиной,
и через секунду в поле моего зрения возник лысый. — Только честно, не надо
этих комплиментов…
Я вытаращила глаза, пытаясь понять, о чем он. Женька из-за
спины лысого делала мне знаки. Пантомиму можно было понять только в одном смысле:
пошли его к черту И потопали в буфет.
Я справилась с глазами, вернув их на прежнее место, и с
проникновенной улыбкой произнесла:
— Ничего.
— В смысле? — насторожился шепелявый.
— В смысле, бывает хуже. Я имею в виду диагноз.
