— Точно-точно, — влезла Женька. — Я тебе вот
что скажу, Аркаша, пиши, пиши, а мы смотреть будем и, может, даже купим чего,
не домой, конечно, нет. Но есть места, где твои картины выглядели бы просто…
восхитительно.
— В психушке, что ли? — скривился Аркаша.
— И в психушке, и в вытрезвителе… Так что пиши, родной,
пиши.
— Заметку в газету тиснешь? — хмыкнул он, нимало
не печалясь.
— Само собой, а зачем я здесь?
— Только наркоманом не назови. Гавриленко в партию
подался, забыл, как называется… короче, «голубых» и наркоманов там не жалуют…
— А кто вас жалует? — вздохнула Женька и добавила:
— Я хорошо напишу. Я о творческих людях плохо писать не умею. Другое дело
сказать в глаза: Аркаша, рисуй котов, а? Или собак. Хорошие животные и для
душевного здоровья много полезнее.
— Ага, котов… Кому нужны твои коты? Ладно, пойдем
выпьем. Я тебя всегда уважал за прямоту.
— Может, зря мы его так? — минут через пятнадцать
устыдилась я, сидя в буфете. — Может, он правда талант?
— Алкаш он… и псих. Но лучше пусть голые задницы рисует,
обзывая их «вселенной», чем выходит с острым ножичком на ночную прогулку.
— А это ты к чему сказала? — насторожилась я.
— Много красного цвета. И внутренности на блюде…
впечатляют. Ведь это все сотворить надо, хоть и на холсте. Кто ж знает, что за
мысли бродят в его лысой башке?
— И вы здесь, Евгения Петровна? — прошептал вдруг
кто-то. Мы дружно повернулись и узрели господина неопределенного возраста, с
брюшком и усами. Пышную шевелюру украшала благородная седина. Глаза молодо
поблескивали, рот был подвижен, причем до такой степени, что слегка
подергивался, даже когда господин молчал.
— Андрей Васильевич, — кудахтнула Женька, прижав
руку к груди, и закатила глазки, затем подняла бюст на максимально возможную
высоту в глубочайшем вздохе и резко опустила его вниз. Андрей Васильевич одним
глазом с интересом наблюдал за перемещениями Женькиного бюста, другим косил на
меня.
— Давненько не виделись, — пропел он шепотом и
лобызнул руку подружки, потом, растянув до ушей рот, сосредоточился на мне, то
есть сграбастал мою ладонь и спросил: — А это, надо полагать, прекрасная Анна.
— Она, — выдохнула Женька, полностью перейдя на
кудахтанье и лишившись от счастья лицезреть возле себя Андрея Васильевича
возможности разговаривать нормально.
— Ага, — сказал он и приложился к моей ручке.
— Это Аполлонский Андрей Васильевич, —
заторопилась Женька, дополнив кудахтанье мимикой и жестами (они выражали бурную
радость, граничившую с восторгом). — Это Анна Асадова. И мы по чистой
случайности захватили с собой рукопись. Я знаю, как вы заняты, но…
— Конечно, конечно… Я посмотрю. Не в моих правилах
отказывать женщинам. — Тут они оба засмеялись, если уж быть точной —
заржали, а я растянула рот до ушей, показывая, как мне с ними весело. — Ну
что выставка? — спросил Аполлонский. — По-моему, полное дерьмо.
— Кто его знает, Анна говорит, вдруг он гений…
— Ну, Анечка, вы просто далеки от живописи…
— Может быть, — покорно согласилась я.
— Аркаша безобидный чудак, пьяница и бездарь, вот и
все… А вы занимаетесь литературой? — улыбнулся он.
— Я написала детектив. Евгении он понравился. Вашим
друзьям в литературном кружке нет. Так что, возможно, я тоже бездарь, хотя и не
пью.
— А вот это зря… выпейте шампанского, улыбнитесь, у вас
чудесная улыбка. И запомните: у издателя не бывает друзей.
Только он собрался опять заржать, как влезла Женька:
— Андрей Васильевич, прочитайте детектив, правда
классная вещь..
— Возможно, — вздохнул он. — Ну и что?
Деньги, милая, деньги…
— Вы ж на этом заработаете.
Бедняга так скривился, точно у него зубы прихватило.
— Ищите спонсоров, — сказал он. — И я вам
тогда все, что хотите, напечатаю: могу календари, а могу роман.
— Что спонсоры, а потом? Куда мы с этими книжками? По
поездам в розницу продавать?
— А что? У нас так многие делают. Издадут на свои
деньги и ходят. У кого в газетном киоске знакомые, или в магазине пристраивают…
Но и поездами не брезгуют. Пожилые люди, между прочим, заслуженные. А тут
красивая девушка, да она за день весь тираж распродаст. — Он все-таки
заржал, а я послала Женьке благодарный взгляд, отчего ее слегка перекосило, и
она принялась рыться в своей сумке, приговаривая заунывно:
— Очки куда-то дела…
— А о чем детектив? — вдруг спросил
Аполлонский. — Убийство?
— Конечно, — пожала я плечами.
— Ну и кто кого, муж жену или жена мужа?
— Муж жену.
— Оригинально. И что?
— Ничего. Поймали и посадили в тюрьму.
— Тоже ново.
— Чего ты из себя дурака-то строишь? — забыв про
очки, спросила Женька. — В мире всего-то пяток оригинальных сюжетов. Ну
убил муж жену, дело-то не в том, чтобы придумать что-то из ряда вон выходящее,
а в том, чтобы банальные вещи показать с неожиданной стороны. А здесь
любопытная интрига, психологизм… женский взгляд… Муж, убив жену, пытается
ввести всех в заблуждение и уезжает с молодой девушкой на курорт, выдавая ее за
убитую. Инсценирует несчастный случай, девушка погибает. Он оказывается
вдовцом, но через две недели после истинной смерти жены. Алиби железное.
— А старушка потихоньку разлагается где-нибудь в кустах
роз…
— Георгинов, — подсказала я.
— Вот-вот. Где-то я уже читал…
— И еще раз прочитаешь! — рявкнула Женька, после
чего перешла на зловещий шепот: — Тебе кто бабки отстегивает? Гавриленко?
Правильно, потому ты и здесь. А то, что он «голубым» войну объявил, ты знаешь?
А я знаю. И подкину на тебя компромат. Не в газете, нет. С глазу на глаз.
Намекну, одним словом.
— Кто тебе поверит? — хохотнул Аполлонский. —
Я известный…
— Бабник, — подхватила Женька. — Был. Стар
стал, перестал справляться, вот и потянуло… черт-те на что…
— Плохая шутка, — нахмурился Аполлонский и вроде
вправду обиделся, а я, поставив бокал, потащила Женьку к выходу, пока мы
чересчур не подружились с усатым.
