Один из них встретился мне буквально через час. Я пошла за
хлебом в магазин напротив и возле киоска нос к носу столкнулась с мужчиной.
— Анфиса Львовна, — невероятно обрадовался он, при
этом мое имя произносил как «Афифа Фофна», а я по совершенно беззубой улыбке с
легкостью узнала художника Аркадия Валахова, на выставке которого мы пытались
подружиться с Аполлонским.
— Здравствуйте, — не выказывая бурной радости,
кивнула я. — Как творчество?
— Нормально. Даже лучше. Продал четыре картины. —
О содержании его реплик я скорее догадывалась, потому что для передачи
информации он употреблял крайне ограниченное количество звуков, причем лидером
среди них был звук "ф".
— Слушайте, вы бы зубы вставили, — не удержалась
я. — Молодой мужчина все-таки, а говорите, как Баба Яга из мультфильма.
— Я боюсь, — хлопнув ресницами, сказал Валахов и
загрустил. Глаза, очень похожие на телячьи, смотрели жалобно, а мне стало
стыдно. Я кашлянула и сдуру брякнула:
— Это ж совсем не больно. Вам укол сделают.
— А вы вставляли? — робко спросил он.
— Нет, — испугалась я.
— Поэтому так и говорите. А я вставлял. Лучше б мне ухо
отрезали. Как Ван Гогу.
«Не лучше, — подумала я. — Тебе хоть оба уха
отрежь, Ван Гогом ты все равно не станешь».
— А кто купил ваши картины? — поспешила я сменить
тему.
— Одну Гавриленко. «Натюрморт» помните? — Еще бы
не помнить. Внутренности на подносе. Надо бы у Аньки спросить, Гавриленко не из
их клиентов? — Две картины купила фирма, как ее… «Светоч», ну и одну
Козырев купил, может, слышали о таком?
— Козырев купил у вас картину? — не поверила я.
— Купил, — приосанился Валахов. —
«Обнаженную». Вот это да! «Обнаженная», скажу я вам, в своем роде была вещью
замечательной. Представьте: женщина стоит спиной к зрителю, сплетенные руки над
головой (то-ли связанные, то ли заломленные от невыносимого страдания), по
всему телу кровавые гноящиеся рубцы, а возле ног натекшая лужа крови. Причем
рубцы выписаны с особой старательностью, а все остальное так паршиво, точно
обнаженную женщину рисовал хулиган-второклассник. А теперь скажите: кто ж такое
купит? Я с вами полностью согласна: псих.
— И куда он дел картину? — спросила я.
— Не знаю, — пожал плечами Валахов. —
Где-нибудь повесил.
— Что ж, поздравляю, — кивнула я и стала
прикидывать, как половчее от него отделаться.
— А вы куда собрались? — спросил он.
— За хлебом, — кивнула я в сторону магазина.
— Да? А я ведь к вам иду.
— Зачем? — удивилась я, вышло не очень вежливо.
— Евгения Петровна написала заметку о моей выставке. Я
к ней заходил, не застал, а соседка сообщила, что она временно живет у вас, и
адрес дала. Вот я и направился к вам, хотел поблагодарить.
Только тут я заметила, что в руках он держит торт и бутылку
красного вина, «Киндзмараули», кажется.
— Я знаю, Евгения Петровна любит сладкое, —
сообщил он, кивнув на торт, а я решила, что гости нам с Женькой ни к чему, и со
всей возможной твердостью ответила:
— Евгения Петровна неважно себя чувствует и сейчас
легла отдохнуть. К тому же я затеяла генеральную уборку на кухне. В общем,
сегодня не совсем подходящий день.
— Жаль, — проронил Валахов и, видно, в самом деле
расстроился, телячьи глаза смотрели грустно-грустно. Разумеется, мне стало
неловко, и я совсем уже было собралась, махнув рукой, тащить его в свою
квартиру, но он неожиданно предложил: — Может, вы тогда сами событие отметите?
После уборки выпьете чайку с тортом или вот вина. Я специально выбрал
грузинское, женщины обычно любят красное…
— Давайте, — кивнула я. — Выпьем за ваш
успех. Он так обрадовался тому, что смог меня умилить, сунул бутылку в мою
сумку, торт я взяла сама, и мы наконец расстались. «Странный тип», —
подумала я, продолжая свой поход за хлебом.
Женьке моя встреча с Валаховым показалась забавной.
— Неужто правда четыре картины купили? Совсем спятил
народ.
— Точно. И одну купил Козырев. «Обнаженную». Женька
нахмурилась, немного помолчала и спросила:
— И что ты об этом думаешь?
— Ничего я об этом не думаю, у меня мозги
устали, — ответила я.
Мы посидели, таращась в глаза друг другу, а на столе стояла
бутылка «Киндзмараули» и торт. И тут Женька сделала нечто в высшей степени
неожиданное: поставила коробку с тортом на пол, а потом дважды на него
прыгнула. Прихватила изувеченную коробку, а со стола бутылку и зашагала к
входной двери.
— Ты куда? — крикнула я вдогонку, как только
смогла вернуть себе дар речи.
— На помойку, — ответила она и в самом деле
отнесла дары на помойку (торту, конечно, только там теперь и — место), а
вернувшись, сообщила: — Бутылку я на всякий случай кокнула.
— Ты ведь не спятила, нет? — робко
поинтересовалась я.
— Нет. Просто мне не нравится его живопись. В общем,
выпить за успех художника Валахова мне так и не удалось. Где-то около девяти
вечера зазвонил телефон. Я сняла трубку, сказала «да», но ответить мне не
пожелали. Минут через пятнадцать вновь позвонили, на этот раз я молчала как
рыба, но и мне ничего не сказали, и так три раза подряд, то есть звонили еще
два раза и интересно молчали.
— Что это? Как думаешь? — начала я приставать к
Женьке.
— Не знаю, — нахмурилась она, — но на всякий
случай давай-ка отправимся к Аньке в гости, засидимся с бутылкой и напросимся
ночевать.
— Зачем? — начала я, осеклась и стала очень быстро
собираться.
Весь следующий день я потратила на поиски Толика, то и дело
звонила и оставляла сообщения на автоответчике. Сам он так и не объявился.
— Или он от тебя прячется, — задумчиво молвила
Женька, которой я, позвонив на работу, пожаловалась на свои неудачи, —
или…
— Что «или»? — не поняла я, но тут шарики в моем
мозгу завертелись со страшной силой. — Ты думаешь? — пролепетала я,
справившись с дыханием.
— Колобка по головке тюкнули, а Толик чем лучше?
