– Да оттаял он, похоже. – Мартынов как-то по-доброму, с пониманием улыбнулся. – Впервые после гибели жены на другую женщину внимание обратил. А тут – казарменное положение! Да еще узнал, что через нас на нее выйти может, а я его подальше отправил!
– Это как через нас? – Влодзимерский покрутил рюмку в руках. – Из моих, что ли?
– Нет, Лева. Вообще не из наших. Та самая почтальон, которая его видела и машину опознала. Вот на нее он и запал. Во всяком случае, очень похоже на это. Когда у них с Олесей завязывалось, у него такие же шальные глаза были, когда он про нее говорил.
– Ну, губа не дура у него! Симпатичная девочка. Умная и правильная! – Влодзимерский усмехнулся. – Ничего, потерпит!
– Я тоже думаю, что потерпит. А потом дам ему адресок. Не зверь же я какой-то! Ладно. Будем!
Убрав назад в сейф бутылку с рюмками, Мартынов нажал кнопку на углу стола, и через мгновение в кабинет вошел лейтенант-секретарь.
– Вызовите ко мне майора Стасова, он в четвертой лаборатории должен быть, и сообразите нам чайку покрепче.
* * *
– Андрей! Ну, нельзя же таким тупым быть! – Максимов вскочил из-за стола, опрокинув стул. – Ну ладно здешние товарищи! Они только начали пользоваться компьютерной техникой и еще не осознали даже сотой части того, что с ее помощью можно делать. Но ты-то! Ты же человек совсем другого мира! Ты же сам работал на подобной технике! Фильмы смотрел, в конце концов! А такую ахинею несешь! Даже я, не великий специалист в программировании, – Максимов поперхнулся, подскочил к столу и прямо из графина сделал несколько глотков. Отдышавшись и немного успокоившись, он продолжил доказывать мне, какой я неумный человек. – Никакой я специалист, откровенно-то говоря. И то смог, пусть и с горем пополам, состряпать нечто, облегчившее работу шифровальщикам и дешифровальщикам. А после подключения «атомщиков», да когда они вытянули из меня С++, пусть я и хреновенько его знал, насколько облегчилась у них работа и ускорилась? А вы? Питекантропы вы, а не разведчики!
– Слушай! Ты чего так завелся-то? – честно говоря, не ожидал от «земляка» такой встречи. – Столько времени прошло, а ты только сейчас развыступался. Да и весь заказ мы выполнили! Ты же сам список составлял.
– А подумать, проявить инициативу не судьба?! – вроде успокоившийся, поднявший стул и усевшийся за стол тезка вновь вскочил. – Вот! – Он ткнул в листок, лежащий на столе. – Вот перечень того, что вы видели там. Выписано, между прочим, из протоколов ваших, Андрей, допросов с помощью медиков!
– Что же ты там такого увидел, что такую истерику закатил? – Взяв листок, я начал внимательно его изучать. – Не вижу ничего такого особенного.
– Нет, Андрей! Ты меня точно решил в могилу свести! Смотри сюда. – Максимов потянулся к листку, и тут зазвонил телефон. Зло глянув на меня и на некстати заработавший аппарат, он поднял трубку. – Максимов… Да… Да, у меня. Хорошо… Хорошо… – Максимов положил трубку и повернулся ко мне: – Счастлив твой Бог, товарищ майор! Твое осознание себя идиотом переносится на более поздний срок, а сейчас тебя Мартынов ждет. Причем срочно!
* * *
– Внимание… Внимание… Говорит Москва! Говорит Москва! Товарищи… Сейчас… По радио… Будет передано важное сообщение! – голос Левитана, прервавший какую-то веселую негромкую музыку, доносившуюся из радиорупора на площади перед штабом, заставил меня остановиться, как и добрый десяток военных и гражданских специалистов, направлявшихся по своим делам. – Слушайте наши радиопередачи… – Пока из рупора доносился мотив «Широка страна моя родная», я огляделся. Только что почти пустая площадь была заполнена до отказа, а на крыльце штаба я увидел все руководство, включая откуда-то появившегося Влодзимерского, которого чуть не сшибли с ног выбегающие девчата-телефонистки и машинистки. Было такое чувство, что все вокруг уже знают, что именно сейчас услышат, но боятся этому поверить! Такие одинаково-ждущие, с еле пробивающейся сквозь серьезность скрытой радостью лица были у всех окружающих. Не думаю, что и я чем-то отличался от всех остальных. Уже несколько лет страна ждала этого сообщения, а в последние дни ожидание стало просто невыносимым.
– Говорит Москва! Войска Первого Белорусского фронта под командованием маршала Советского Союза Рокоссовского, при содействии войск Первого Украинского фронта под командованием маршала Советского Союза Черняховского, после упорных… уличных боев… завершили разгром Берлинской группы немецких войск, и сегодня… десятого апреля…
Звенящий от гордости и торжества голос Левитана с каждым словом проникал все глубже в души и наполнял всех стоящих на площади горячей волной, грозящей вот-вот прорваться наружу, сорвав все наносное и оставив только Настоящие Чувства…
– Полностью овладели столицей Германии… городом… Берлином!!!
Следующие несколько минут просто выпали из моей жизни, смытые прорвавшейся наружу радостью! Какое-то счастливое безумие захватило всех нас в эти минуты. Крики, плач, слезы и смех. Кто-то стрелял в солнечное небо, кто-то пел, кто-то кричал. Некоторые просто молча стояли, не видя никого вокруг, и только слезы текли по лицам, освещенным сложной смесью из счастья и горя. Почему-то запомнился пожилой старшина в новенькой гимнастерке, щедро украшенной медалями и орденами, с тремя нашивками тяжелых ранений на груди. Вцепившись в свой подбородок левой рукой, похожей на клешню краба из-за варено-красного цвета обожженной плоти и отсутствующих трех пальцев, он невидящим взглядом залитых слезами глаз смотрел куда-то вдаль и что-то тихо, почти беззвучно шептал, словно пересказывая речь Левитана кому-то невидимому.
Я вместе со всеми что-то орал, с кем-то обнимался, а в голове крутилась одна мысль – не зря! Пусть всего на три недели раньше взяли Берлин, пусть! Но это целых три недели войны! Тысячи, может, миллионы не погибших солдат, которые вернутся домой, нарожают детей и будут жить, а не лежать в чужой земле. И вспомнилась песня одного из моих любимейших актеров, Михаила Ивановича Ножкина:
Еще немного, еще чуть-чуть
Последний бой, он трудный самый…
Как наяву перед глазами встали кадры из фильма «Освобождение», когда молодой офицер в исполнении Ножкина негромко, почти проговаривая, поет эту песню в немецкой вилле в последние часы войны. Интересная штука человеческая память. Да и восприятие тоже. В детстве, смотря фильмы о войне, интересовался только сценами боев и жутко раздражали моменты, когда показывали просто жизнь. А если уж сцены «про любовь»… А с возрастом стал совсем по-другому воспринимать такие моменты. Стала коробить фальшь, наигранность, которая встречалась нередко. Но момент с песней мне запомнился сразу и навсегда. Только одно я не мог понять раньше, да и сейчас не понимаю. Как? Как молодой тридцатилетний актер смог сыграть эту сцену так, что веришь – он действительно там, в почти побежденной Германии, офицер армии-победительницы. И как он сумел передать простыми словами так много чувств? И радость, что война вот-вот закончится, и решимость умереть, если понадобится, и тоску по Родине, дому. Как? Наверное, именно в таких, внешне простых деталях и осознается разница, отличающая по-настоящему талантливого человека от всех остальных.
