Мы взяли такси и поехали к Людкиным родителям. Сама Людка
поджидала нас, сидя на балконе. Она вручила нам ключи и уехала, так как
торопилась в детский сад за дочкой, а мы с подружкой сели пить чай на кухне.
Разговаривать мне не хотелось, и я по большей части молчала, время от времени
односложно отвечая на Женькины вопросы.
— Чего нос повесила? — спросила она.
— А чему радоваться? Из дома я через балкон сбежала, и
теперь у меня даже одежды нет.
— Я тебе свою одолжу, — осчастливила меня Женька,
а я закатила глаза, демонстрируя бурный восторг и заодно пытаясь вспомнить, что
из Женькиных вещей я могла бы надеть без того, чтоб самой себе не казаться
чокнутой. Вкусы у Женьки такие, что облачиться в ее тряпки мог только человек
совсем отчаянный.
Подружка с синим цветом волос чувствовала себя совершенно
естественно, а одеваться предпочитала «оживленно», причем, до такой степени,
что в глазах рябило.
В общем, жизнь не особенно радовала не только меня, но и
Женьку. Мы попробовали смотреть телевизор — не помогало. Порылись в чужой
библиотеке, в основном состоящей из любовных романов. Подружка выбрала «Джейн
Эйр» и стала читать роман вслух. Наверное, ей стоило остановиться на другом
произведении.
Вместо того чтобы отвлечься и на некоторое время забыть, с
какой такой стати я сижу в чужой квартире и тоскую, я вдруг мысленно вернулась
к нашей с Романом Андреевичем совместной жизни, и она мне показалась чистым
сахаром. И чем дальше Женька читала, тем сахарнее она становилась, так что сам
Роман Андреевич представлялся мне прекраснейшим молодым человеком без намека на
недостатки, душевным, чутким и страдающим из-за моей черствости и нежелания его
понять. Я совершенно неожиданно заревела, потому что теперь сидение в чужой
квартире казалось не только глупым, но и преступным (это ведь преступление —
разбить сердце достойнейшему человеку), и Женька вдруг тоже заревела, обняла меня
и сказала:
— Вот за что я люблю тебя, Анфиса, так это за чуткую
душу: ты можешь переживать чужое страдание как свое. Не многие теперь на такое
способны. — Подружка вздохнула и, давясь слезами, принялась читать дальше,
а я заревела еще горше, потому что после Женькиных слов поднимать вопрос о
возвращении к Роману Андреевичу было как-то неловко.
Однако где-то в половине двенадцатого, когда подуставшая
Женька закончила чтение и начала готовиться ко сну, я пробралась в ванную с
сотовым в кармане и, включив воду, чтоб подружка меня не слышала, позвонила
домой.
Автоответчик моим голосом сообщил, что хозяева отсутствуют.
— Ромка, — позвала я, — возьми сейчас же
трубку.
Ответом мне было молчание. Несколько обескураженная, я
набрала номер сотового мужа и узнала, что он находится в зоне недосягаемости.
Интересно, где эта самая зона. Забыв о конспирации, я точно фурия вылетела из
ванной и завопила:
— Его нет дома!
— Естественно, — ничуть не удивилась Женька ни
моему появлению из ванной, ни отсутствию Романа Андреевича. — Он носится
по городу и ищет тебя.
— У него сотовый отключен.
— Если он весь день в бегах, вполне возможно, что он
забыл его подзарядить.
— Ничего подобного, он делает это нарочно.
— Ты думаешь? — нахмурилась подружка. —
Бегает по городу и вместе с тем от тебя прячется?
— Вот именно. Ты Ромку плохо знаешь, это такой
иезуит! — с отчаянием воскликнула я и примерно час рассказывала Женьке о
возмутительных чертах характера мужа до тех самых пор, пока не заметила, что
та, повернувшись на правый бок, спит, сладко посапывая.
Я вздохнула и улеглась рядом с ней, но уснула лишь под утро,
сон мой был чуток и облегчения не принес. В половине девятого Женька отбыла в
родную редакцию, а в двенадцать уже вернулась с внушительного вида чемоданом в
руке.
— Вот, — сказала она, поставив его посреди
прихожей, — собрала нам кое-что. Думаю, даже на двоих барахла вполне
хватит. Рядиться особо не придется, потому что мы с тобой отправляемся в
российскую глубинку. Ты начнешь писать бестселлер, а я пару статеек забацаю.
— В какую глубинку? — насторожилась я.
— В Липатове.
Название ничего моему разуму не говорило.
— А где это?
— В ста двадцати километрах от нашего славного города,
и при этом сплошь глухие леса и болота.
— А зачем нам в Липатове? — усомнилась я в
надобности моего присутствия среди лесов и болот.
— По большому счету делать там, конечно, нечего, —
почесав в затылке, сообщила Женька. — Но, во-первых, не худо проветриться
и ненадолго убраться из города, чтоб твоего Романа Андреевича в чувство
привести, во-вторых, сейчас в моем бизнесе мертвый сезон: выборы прошли, народ
по дачам разъехался и ни о чем, кроме нового урожая, слышать не желает. В это
время хорошо идут рассказы о всякой чертовщине, переселении душ, НЛО и прочее.
— А что, в этом Липатове НЛО приземлился или кто-то
переселился?
— Может, и не НЛО, но чертовщина там точно водится. В
редакцию оттуда письма идут с регулярностью часового механизма. И одно другого
затейливее.
Сегодня опять депешу получили, меня начальство командирует
разобраться с чертовщиной, так сказать, на месте.
— И что? — не очень уверенно спросила я.
— Анфиса, — вздохнула Женька, — чего на тебя
опять накатило? Я имею в виду бестолковость. Начинаю думать, что это
врожденное.
— Вот сейчас получишь по носу, — рассвирепела
я, — и думать вовсе перестанешь.
— Ладно, не злись, — смилостивилась
подруга, — ехать так и так придется. Говорю, сейчас не сезон, а газетка
наша выходит регулярно, и ее надо чем-то заполнять. Хочешь не хочешь, а глубинки
не миновать. Так чего ж мне одной страдать, давай за компанию.
С моей точки зрения, страдать за компанию было довольно
глупым занятием, с другой стороны, коварство Романа Андреевича рождало в душе
оторопь.
А если я продолжу сидение в чужой квартире, да еще в
одиночку, надолго меня не хватит, начну звонить супостату, а то и того хуже:
домой поеду. И вместо воспитательного мероприятия выйдет черт знает что. Женька
права, надо ехать.
День, два я способна выдержать в глубинке, опять же природа
и погода располагают, а больше двух дней Женьке не понадобится, чтоб
разобраться с чертовщиной.
Воодушевленная такими соображениями, я кивнула и заявила:
— Едем в глубинку.
