Нет, мои проблемы не в отсутствии привычной кривизны лезвия. Теперь жалею, что не нашёл времени, чтобы как следует приспособиться к новому оружию: длинная рукоять несколько раз бьёт по локтю. Перехватываю чуть ниже… Теряю скорость из-за «лишнего» веса рукоятей: при ударе нужно прикладывать дополнительные усилия на раскручивание «балластной» части инструмента.
С другой стороны, длинная рукоять позволяет на противоходе тупым концом отбиваться от сектов, атакующих со спины. Мне удаётся сдерживать насекомых на расстоянии нескольких метров – вполне достаточно, чтобы жить: следить за дыханием, равновесием и не выходить из тени леталки. Я даже успеваю посочувствовать тем, кто наверху. Там тоже идёт бой: справа слышу падение тела. Глупо, конечно. Сопротивляться глупо. Моя смерть – вопрос только времени. Короткого времени. Буду жить, пока не упаду или не выроню оружие. А ещё возможен «прострел» сухожилия. Нагрузка на запястья – о-го-го! Впрочем, ничего нового. С рождения с этим живу.
Буксир прибавляет в скорости, и я ускоряю шаг. Правильно, конечно: они пытаются выйти из роя. Но мне-то теперь нужно бежать! Оказаться под открытым небом – ещё один способ со всем этим скорее покончить. Как там мои товарищи? Я кручусь во все стороны. Смешно: если бы эти штуки были вполовину меньше, я был бы давно уже мёртв. А так – ничего, получается. Только колени нужно поднимать выше, чтобы при беге не споткнуться о куски порубленного противника, да чаще оборачиваться, потому что теперь они чаще догоняют, чем преграждают путь.
Начинаю уставать: огненным обручем сдавливает грудь, тяжелеют руки, темнеет в глазах. Спотыкаюсь раз, другой… Нелепо взмахиваю руками, рискуя поранить себя лезвием…
И вдруг я оказываюсь под открытым небом.
Глухо вскрикнув, пытаюсь вернуться – не тут-то было! Буксир, из-под которого я выскочил, быстро опускается на землю. Сильнейший порыв ветра бросает меня на колени. Над головой бичом перекатывается гром, сверху падает плотная масса воды. Но я уже прихожу в себя: встаю на ноги, поднимаю лицо и руки с зажатыми в них клинками.
Дождь смывает с меня пот и грязь.
Я рычу – это мой смех. Я слеп от усталости – это моя жизнь. Мне нравится, когда темно. Я ненавижу свет. Сверкает молния. Выпад. Промах. Кричу от разочарования. Когда-нибудь я всё-таки её подсеку. Сырым холстом рвётся лоскутами небо. Мой крик заглушает перекаты грома.
Из толщи дождя проступает сверкающее тело торнадо. Захваченная вихрем вода отблёскивает сталью. Торнадо выглядит гигантским змеем, который стоит на хвосте и головой упирается в небо. Это полоз за мной вернулся. Тот самый, которого я сожрал два отбоя назад. Он пришёл, чтобы свести со мной счёты. Гул становится невыносимым. Капли дождя, раскрученные ветром, кусают левую щеку. Мне приходится отвернуться вправо, чтобы сберечь глаза. Ветер настолько плотен, что я откидываюсь влево, едва не ложусь на воздух. Как же неудобно будет из этого положения ударить змея!
Из-за правого плеча слышу крики. Кто-то зовёт. Напрасно! Сейчас я покажу этой твари, как умирает человек. Я делаю шаг, разминаю кисти рук, раскручивая веером оружие, примериваясь для решительных ударов. Вот она – последняя битва! Самое время показать депам, кто в этом мире хозяин. Я убью его. Я убью их всех! Зарублю на хрен!..
Что-то тяжёлое накрывает голову. Кажется, меня ударили. Кто посмел? Слабеют руки. Из ладоней скользит оружие. Я падаю сквозь вечность в никуда.
Меня подхватывают и несут…
3. ИВАН КУПЧЕНКО
– Тебя как зовут, Рыжий?
Его лицо было передо мной, и я видел, как он старался, но не мог постичь, о чём это его спрашивают.
– Это шутка такая? – спустя долгую минуту отозвался Рыжий.
За стенами убежища – ливень. Гроза отбушевала, теперь просто льёт: безнадёжно, безысходно, беспросветно. Почва, насколько пелена дождя позволяет видеть, сплошь покрыта водой. Грунт не успевает впитывать влагу, и теперь всё пространство вокруг превратилось в одно непроходимое болото.
– Нет, – вздохнул я, – не шутка. Не сразу же ты стал «Рыжим». Мама и папа тебя как называли?
– Чьи? – спросил дикарь. – Чьи мама и папа?
Чувствую, что сейчас я ему неприятен. Он едва сдерживался, чтобы не нагрубить.
– Твои, – моё благодушие завело переговоры в тупик. – Твои мама и папа.
Он облизнул губы и не сказал – выдохнул:
– Я не помню их. Меня деревенский сход кормил.
Становится неловко за свою навязчивость. Слева лежит Каин, справа – Данила. На корме, на своём месте между двумя сундуками, сладко посапывает Булыга. Так уж получилось, что Рыжий оказался напротив меня. Спать рано, прикидываться бревном – как-то не с руки: человек совершил подвиг. Я, к примеру, не уверен, что выстоял бы против роя. А ещё обидно, что мы потеряли Феликса. Похоже, парня таки допекла совесть за то, что оставил товарищей. Иначе не объяснить, с какой дури он полез на выручку дикарю. Верная смерть… и купец тоже хорош – вещички погибшего конвоя к себе уволок. Никогда о таком обычае не слышал.
– А где ты учился рётодзюцу?
Он хмуро смотрел на меня и молчал.
– Искусство боя с двумя мечами, – пояснил я. – Тысячу лет назад в Японии так называли этот вид фехтования.
– Фехтования?
Справа завозился Данила. Я почувствовал его интерес к моим попыткам разговорить Рыжего.
– Фехтование – это ведение боя холодным оружием. Ты что, в школе не учился?
– В деревне меня называли Ржавая Хонда, – сказал дикарь. – Я не знаю, что это значит. Я не помню маму и папу и в школе никогда не учился. Что-нибудь ещё?
И вдруг у него дёрнулась нижняя губа. Нервный тик. То ли от напряжения, то ли ещё от чего. Не иначе давняя контузия. Но не лицо Рыжего меня поразило, а реакция соседей: Каин и Данила одинаково и одновременно качнулись от меня в разные стороны. Будто хотели отодвинуться.
Каин – понятно. Он вместе с Рыжим пришёл и следы волнения на лице своего приятеля должен читать правильно. Но почему дёрнулся Данила? Тик Рыжего он понял так же, как и Каин: опасность, бежать! Получается, Данила знает Рыжего? Это многое объясняло в поведении калужского дружинника: молчаливость и отстранённость…
Данила боится, что его узнают по голосу, и поэтому молчит?
Тогда одёжка нашего «пополнения» всё-таки из Калуги, как мне и показалось. Получается, босяки раздели дружинников?
Ох-хо-хо… и почему же тогда Данила не сворачивает операцию? Боится отчёта за четверых покойников? Стоп! Уже пятерых! Выходит, сектов Булыга подогнал, чтоб избавиться от дикаря? А я-то думаю, почему они скопом на него одного бросились. Здесь, наверху, штук пять гудело, не больше. Легко отбились. Даже и не «бились» – так, отмахнулись…
– «Тысячу лет назад в Японии», – неожиданно оживился Рыжий. – Значит, ещё до Упадка?
Я не сразу понял, что это он мои слова повторил, но вопросу обрадовался:
