– Потому что они не люди! – Завулон бьёт кулаком по столу. – Если «не такой», значит, враг! А врагов мы убиваем.
– Как же понять, что «враг», если договариваться не пробовали?
Как-то неуважительно это у него прозвучало. Неуважительно и дерзко.
Дурак Данила, что санитаров привёл. Трижды дурак, если думал, что Рыжий с палачами из одного котелка хлебать станет. Только кажется мне, что Данила это уже и сам понял: вон как над столом горбится, голову в плечи втягивает. Иван тоже хорош: отвернулся. Не хочет видеть, как Рыжий эсэсовцев на фарш пустит.
– С кем договариваться? – с угрозой в голосе уточняет Митрофан.
– С «не такими». Если с ними не разговаривать, то как понять: «свой» или «чужой»? Кто решает: человек или нелюдь?
– Я решаю! – жёстко ответил Митрофан. – Эмблему Службы хорошо видишь, гражданин? Любой носитель этой эмблемы вправе решать: человек перед ним или нелюдь.
– Эмблема? – улыбнулся Рыжий. – На шапочке?
И вдруг он расхохотался. Никогда прежде не слышал, чтобы Рыжий смеялся. Улыбался – это да, особенно рядом с инкубами. Рядом с ними он всегда улыбается. Но смеха от него ещё ни разу не слышал.
Смеялся Рыжий заразительно. И будто солнечные зайчики от его рыжей ботвы по столам забегали. Все заулыбались. Даже эсэсовцы. И у отца мальчишки за соседним столом морщины на лице разгладились…
Рыжий в его сторону руку протягивает:
– Эй, парень! – зовёт мальца. – Ну-ка поди сюда.
А тот возьми и подойди. Мне почему-то сразу не до смеха стало.
Срывает Рыжий с головы Митрофана берет и пацану на голову надевает.
– А теперь попроси дядю сказать «кукуруза»!
Смех, конечно, тут же прикончился. Но тише не стало. Мальчишка – молодец, берет с башки скинул – и ходу. Только не к отцу, хорош «защитничек»! К дверям бросился. И не он один. Народу вроде бы немного оставалось, почти все к этому времени потихоньку слиняли – от беды подальше. Но те, что оставались, давку в дверях устроили.
– Подними! – глухо рычит Митрофан и кивает Рыжему на берет.
Рыжий не стал спорить: поднял и нацепил берет себе на голову.
– Тогда я тебя спрошу. Митрофан, скажи «кукуруза».
Эсэсовцы замерли от его наглости.
Судя по всему, Рыжий у нас заделался важной птицей: санитары не спешили браться за оружие. Пыхтели, дулись и пыжились, но переходить к решительным действиям не торопились.
– В чём дело? – брал на характер Рыжий. – Я сделал всё, как ты сказал: у кого шапочка с медалькой, тот и спрашивает. Почему молчишь?
Да. Никто не знает, где начинается последняя капля.
Санитары вскакивают со стульев, а я противоходом ныряю под стол. Там мне безопаснее всего показалось. И был я уверен, что, пока с другой стороны стола вылезу, Рыжий с эсэсовцами уже разделается.
Просчитался я. И очень удивился этому.
Спустя полминуты, когда я выкарабкался из-под стола, санитары ещё «держались». И это было настолько удивительно, что даже Иван повернул голову. Интересно ему стало, как это санитары от дикаря отбиваются.
Только заслуги эсэсовцев в стойкости не было никакой. Если бы дикарь хотел их убить, они бы со стульев не успели подняться.
Рыжий их не убивал. Он их уничтожал: свирепо и страшно… всё по инструкции.
Пальцы, уши, носы… брызги крови были повсюду. Он наносил им десятки мелких порезов, у одного кожа с лица сползла как перчатка, а когда он пытался её поддержать, дикарь ударил ему лезвием по запястью. Долго так продолжаться не могло. Первым упал тот, что потерял лицо. Потом опустился второй. Кто из них Завулон, а кто – Грек, разобрать было невозможно.
Вскоре и Митрофан, хрипя и харкая кровью, опрокинулся навзничь…
К этому мгновению в зале оставались только порезанные эсэсовцы и боевая часть нашего отряда. Иван искал пятый угол у дальней стены, а Данила зачем-то ближе подтянулся. Точно помочь хотел. Вопрос только: кому?
Дикарь прошёлся между ранеными, короткими взмахами подрубливая им локти. Учитывая, что у санитаров могли быть метательные ножи, – нелишняя мера предосторожности.
Покончив с мясницкими делами, Рыжий присел на корточки возле Митрофана и безмятежно вернулся к прерванной теме:
– Скажи «кукуруза».
Санитар не стал скулить:
– Теперь ты точно труп, – в тишине пустого зала его шёпот звучал как приговор. – Наши тебя отыщут и убьют. А в Коврово, к твоей родне, большой отряд отправили. Так что твоё кодло уже ждёт тебя на том свете.
Рыжий покачал головой:
– Если твой отряд держит оружие так же, как и ты, то его остатки сейчас гниют в загоне для корма. Договор у нас с крокодилами. Я говорил. А вас троих я пощадил специально, чтоб твоей братве было легче меня искать. Мы идём на юг, Митрофан. И я сделаю всё, чтобы твои бойцы не потеряли мой след. Буду ждать. С нетерпением.
– Почему?
Вопрос был едва слышен из-за стонов раненых, которые, поняв, что добивать не будут, не сдерживали боль.
Но Рыжий услышал. И посчитал нужным ответить:
– Потому что служба ваша – и есть главные нелюди. Не веришь? Скажи «кукуруза».
– Да пошёл ты…
Это был неправильный ответ.
Рыжий всадил ему в плечо лезвие. Митрофан завыл.
– Скажи «кукуруза», тварь!
– Кукуруза!
– А так? – Другим клинком Рыжий раскроил эсэсовцу лицо. Багровый рубец лёг наискось через губы. – Скажи: «кукуруза»!
Наверное, он усилил давление на клинок, который был в плече, или повернул его, потому что санитар попытался ответить:
– У-у-уса…
Рыжий выдернул лезвие из тела эсэсовца, вытер ножи о его куртку и усмехнулся:
– Другое дело! Я же тебя сразу распознал, нелюдь. Чего было упираться?
Он сбросил с головы берет, старательно вытер об него ноги и пошёл к дверям.
Я поначалу двинулся следом, но притормозил, заметив, что Данила направился не к выходу за всеми, а к санитарам. Тогда я нагнулся и завозился с откалыванием эсэсовской эмблемы с берета. Сделал вид, что на золото позарился, а сам на Данилу поглядываю.
Должен признать, с гасиловом дружинник справился ловко. Завулону и Греку перерезал глотки в момент, а рядом с Митрофаном замешкался. Вот только не сумел я разглядеть, что он с тела Митрофана снял, зато увидел, куда вещицу припрятал. А большего мне и не нужно, остальное – дело времени и обстоятельств.
Почувствовав у себя на спине недобрый взгляд Данилы, опускаю руку и чуть приоткрываю пальцы, чтоб золото блеснуло. Не оглядываясь, спешу вперёд, поближе к Рыжему. А Данила пусть думает, что поймал меня на горячем. А чтоб ещё больше поверил в мою несвежую совесть, суечусь, пошевеливаю ножками, да так, что даже разговор у дверей успеваю подслушать:
