– Ты, Костя, у нас классиком будешь! Живым классиком советской литературы, во как!
Симонов немного отвернулся от меня и о чем-то напряженно задумался. Потом я увидел, как его губы беззвучно прошептали: «Квассик… хм-м». Он неопределенно пожал плечами и с улыбкой повернулся ко мне.
– За стов? Пошви!
Мы с Костей направились к скатерти-самобранке и рухнули на землю.
– Базиль! Наливай!
– А почему Базив? – заинтересовался Симонов.
– У тебя ведь Васька? А у меня – Базиль… – туманно ответил я, вгрызаясь в кусок холодного мяса. – Из «Арагви» утащили, что ли?
– Почему «утащиви»? Заказави. Васька! Иди сюда! Тебя Базив ждет! – захохотал Константин.
Подошла мягко улыбающаяся Серова и молча подсела к застолью. Она как-то ушла в себя… Может, они с ее первым мужем тоже вот так выезжали на берег Москвы-реки когда-то? Не знаю…
Покатился неспешный, какой-то дачный разговор. Лев Свердлин все время рассказывал смешные истории. Мы хохотали. Все было просто здорово.
Все посиделки я пересказывать не буду, но одно упомяну. Как я жидко обд… прокололся.
– Валентина, возьмите вот это… еще вина?
– Нет, спасибо. Достаточно. А вы, Виктор, не боитесь летать?
– Нет, Валя, не боюсь. Вы же не боитесь, например, сниматься в кино?
Она долгим взглядом посмотрела на меня. А потом – тихо и приглушенно – ответила:
– А кто вам сказал, что я не боюсь? Боюсь… еще как боюсь. Боюсь, что фильм не понравится, что роль будет неудачной. Что…
Она замолчала и погрустнела.
– Не надо печалиться, замечательная артистка Серова! Людям нравятся ваши фильмы! Я сам с удовольствием смотрел и «Девушку с характером», и «Сердца четырех»…
Оп-па! Что-то я не то сказал. Лицо Серовой стало злым и жестким.
– Где вы смотрели «Сердца четырех», Виктор? Фильм запрещен к показу… Как «безыдейный» и «мелкобуржуазный», что ли. Его никто не видел. Так где?
Я вспомнил и это. Вот это я попал! Ведь его разрешат к показу только после войны! Когда надо будет дать народу чего-нибудь легкого и веселого. Влип.
– Э-э-э, а вам это точно надо знать?
– Да! Вы из НКВД, Виктор? Ходите за мной или за Симоновым?
– У вас преувеличенное представление о собственной значимости, Валентина… Нет – я не из НКВД, я летчик-истребитель. Да, я видел этот фильм. На пьянке с… Василием… Сталиным. Удовлетворены? Кстати, ему этот фильм очень понравился. Да и отец его смотрел без отвращения, как он сказал. А то, что он пустоват и поверхностен, вы и без меня знаете, не так ли?
– Так… – она обмякла и ушла в тень. – Так… я знаю… Извините меня, Виктор…
– Да не за что, Валя… А фильм – покажут еще ваш фильм, я уверен. И все еще будет хорошо, Валя!
А вот в этом я не уверен…
– Васька! Виктог! Вы что там шепчетесь?
– Да ничего, Костя! Так – о нашем, о девичьем…
– Бгосте! Тоже мне – девушка… с вовосатыми ногами! Давайте все сюда! Базив, навивай!
Погуляли…
* * *
Я еще не знал, чем этот разговор окончится, к чему он приведет. А то бы начал его раньше.
Вечером, когда мы, расцеловавшись с Валентиной и наобнимавшись на прощание с Симоновым и Свердлиным, приехали к себе в студию, последовало продолжение «банкета»…
Уже стемнело, когда в нашу дверь резко постучали. Я, мотая штрипками бриджей и шлепая раздолбанными в ноль тапочками, пошел открывать.
За дверью, в неброском штатском костюме, стоял Воронов.
– Чего пришел? – хмуро спросил я. Неприятностей сегодня мне уже хватало. – Я тебя не приглашал.
– Разговор есть… Пропустишь?
– Погоди… Заходи сюда, в туалет… Жди.
Я обернулся в комнату и крикнул:
– Вася! С вещами – на выход!
Допивая стакан чая, в прихожую вышел удивленный Вася.
– Кто стучал? Что случилось?
– Ничего… В общем так, Васек… Мне тут с одним человеком переговорить надо… Давай, дуй к Лидочке. Посидишь у нее до двенадцати, а потом приходите. Вместе с мамой!
После того как пан Анатоль вновь пробил телефонные переговоры с Москвой, он довольно часто звонил в студию и просил пригласить Лиду. Так что она привыкла к ночным разговорам и частенько бывала у нас поздним вечером. Только я настоял, чтобы она всегда приходила в компании своей мамы. А то вдруг Анатолий захочет переговорить с тещей? Да и приличия будут соблюдены – нечего молодой девушке мотаться к одиноким мужикам по ночам.
– Понял, уже иду…
Заинтересованно поглядывая на закрытую дверь толчка, возле которой английским гвардейцем в медвежьей шапке стоял я, Базиль влез в сапоги и загрохотал вниз по лестнице.
– Что за унитаз прячешься? Выходи уж, секретный сотрудник… Точнее – туалетный работник! Пошли на кухню. Чай, водка, коньяк?
– Чай. – Воронов небрежно бросил шляпу на подоконник и по-хозяйски уселся на мое место у стола.
– Пересядь, тут я сижу. Ну, что тебе твое начальство сказало?
– Не с того начинаешь, Тур! Тут главное – что ты сегодня Серовой наболтал. Язык без костей, а?
А мне и сказать было нечего…
– Эх, ты! Забыл, военный? Болтун – находка для шпиона! Ты языком треплешь, а мне за тобой зачищать приходится.
Я похолодел.
– Как – зачищать? Ты что?
Воронов заржал.
– Ага! Бритвой по горлу – и в колодец!
Где-то я эту фразу уже слышал…
– Не трясись. Подкорректировали ей память немного… Ничего с твоей актрисулькой не случилось. – Он снова засмеялся. – А ты, значит, лучший друг и собутыльник Василия Сталина? А хочешь, я тебя с ним познакомлю?
Знакомиться с полковником Сталиным никакого желания у меня не было. Сейчас, как мне кажется, он не у дел… Сидит в распоряжении резерва кадров, ждет назначения. Весной сорок третьего у него в полку был крупный скандал. На организованной им пьянке-рыбалке подорвался, при попытке добыть из снаряда взрывчатку для глушения рыбы, инженер его полка, если я не ошибаюсь. Конечно, Лаврентий Палыч тут же доложил папику. И Сталин взвился! Да так, что, как говорят, тут же продиктовал приказ. О том, что Сталин был вне себя, говорит явно неотредактированный текст приказа. Сталин, который тщательно выбирал формулировки в речи и, особенно, в документах, в этом приказе четырежды, по-моему, употребил слово «полк» и столько же слово «полковник». Если припомнить, это звучало примерно так:
«Командующему ВВС Красной Армии
Маршалу авиации тов. Новикову
