– Я… я не знаю… не знаю… я не сотрудник НКВД… я…
– Ты просто его поклонник, – сказал Краузе. – Что тебе нравится в НКВД: форма, работа, власть? Ответь, историк! Что тебе больше всего импонирует в деятельности чекистов? Возможность смешать человека с кровавой грязью? Ужас, который они внушали окружающим? Интеллигентская сволочь…
– Что вы так разволновались, дружище? – со смехом спросил Нойманн. – Можно подумать, впервые встречаете такой экземпляр? Мы же с вами понимали, что существует вероятность… С самого начала мы понимали, что этот то-ва-рищ может не быть путешественником во времени, а может оказаться обычным… да, интеллигентской сволочью… Среди наших, можно подумать, нет таких?
– Есть, конечно, есть… Только у них не спросишь, что их привело… Почему эти чистенькие мальчики из университетов так ненавидят обычных полицейских, криминальную полицию, постовых, всячески над ними насмехаются, придумывают клички и прозвища, а вот с секретными службами… С секретными службами сотрудничают с удовольствием и самозабвенно. А этот мог бы мне ответить… – Краузе снова толкнул Торопова носком сапога. – Нужно только спросить…
– Некогда, – с некоторым даже сожалением в голосе, как показалось Торопову, ответил Нойманн. – Поднимите его…
Торопова рывком поставили на ноги.
– Я последний раз задаю вопрос. – Нойманн смотрел в глаза Торопова в упор, с расстояния десяти-пятнадцати сантиметров. – Вы – сотрудник НКВД, заброшенный сюда через временные воронки?
– Я… Нет… – Все перед глазами Торопова плыло и туманилось. – Я – историк… литератор… и я… я прошу вас… прошу…
– Значит, мы можем констатировать, – спокойно сказал Нойманн, – что мы ошиблись и взяли человека, который ничего не знал о возможности временных переходов? Так?
– Да! – радостно выкрикнул Торопов. – Вы не того взяли! Я не знаю ничего о переходах во времени… Не знаю…
Краузе засмеялся.
– Что? – спросил Торопов.
– Не знал, историк. Не знал. Прошедшее время. А теперь – знаешь. Так ведь?
– Я ничего не знаю… Не знаю…
– Ну как же? Ты знаешь, что есть возможность путешествия во времени как минимум из тридцать девятого года в две тысячи двенадцатый. Иначе как бы мы сюда попали? – тихо произнес Краузе, наклоняясь к самому уху Торопова. – Ты знаешь – уже знаешь, – что мы работаем в этом вашем времени, изучили его… Ведь так? Откуда-то мы знаем о Сети, получили твою фотку с сайта, распечатали ее… Что это значит?
– Я ничего не знаю! Это ты говоришь… ты-ты-ты-ты… А я… – Торопов снова посмотрел на небо.
Теперь второй самолет тащил за собой белую линию по небосводу, и линия эта пересекала первую, уже почти растаявшую. Получался почти правильный крест. Крест на всем?
Ведь этот Краузе намекает… Даже не намекает, а говорит прямо, что Торопов теперь знает слишком много. Что Торопов может быть опасен для них, для их операции… И что Торопова теперь можно… нужно убрать…
Сволочи! Как вы сюда попали? Как? И что вы можете здесь делать? Это бред! Это невозможно! Они все подохли почти семьдесят лет назад. Их даже в плен не брали… Они просто не имеют права ему угрожать… Не имеют… И это значит, что это свои, просто притворяются. Переоделись и разыгрывают спектакль. Что с того, что у них есть форма и оружие? Любой мог надеть форму и купить макеты автомата и пистолетов в магазине – этого добра сейчас полно. И начать нести всякий вздор о путешествии во времени, будто содранный из очередной поделки о «попаданцах»… И…
– Сволочи! – теперь уже вслух выкрикнул Торопов. – Не притворяйтесь! Вы же никакие не немцы… не эсэсовцы! Вырядились… У вас же одежка – новье. Даже не обмятая толком. И сапоги, и ремни… Новодел нацепили! Автоматы ваши даже не поцарапаны и не потерты… Вы просто меня пугаете, сволочи! Пугаете! Отпустите меня, иначе все сядете! Все! Кто вас прислал? Кто? Эти, нацики? С этого…
От волнения и злости у Торопова из головы разом вылетели все названия враждебных сайтов. Он кричал, надсаживаясь, словно мог криком развеять наваждение, испугать этих подонков.
– Оставьте меня в покое! Если прямо сейчас вы меня отпустите, то я не стану обращаться в ми… полицию. – Торопов дернул плечами, наручники больно врезались в запястья. – Все закончится здесь и сейчас. Вы меня слышите? А если съемки этого попадут в Сеть, то вы сядете за похищение человека… Вы меня поняли? Поняли меня, уроды?!
– Да… – протянул Краузе. – Товарищ нам не верит…
– А ты бы поверил? – спросил Пауль. – Если бы тебя вот так…
– Я? Не знаю… – Краузе оглянулся на водителя и пожал плечами. – Наверное, нет…
– А что ты хочешь от него? Мы выяснили, что он не чекист, что несет всю эту большевистскую чушь не по заданию партии, а от чистого сердца… Все, тут от него пользы больше нет… – Пауль снял «шмайссер» с предохранителя и левой рукой передернул затвор. – Значит, нам нужно уходить. И оставлять его здесь нельзя…
Пауль говорил без угроз, слова произносил без эмоции, просто информировал всех присутствующих о реальном положении вещей. И это его спокойствие, деловитость его речи и рациональность его движений подействовали на Торопова сильнее, чем все, произошедшее этим утром.
Если с момента встречи с Нойманном и его командой Торопов просто боялся, тонул в ужасе, так до конца и не поверив в реальность происходящего, так и не сумев впустить в себя мысль о НАСТОЯЩЕСТИ всего происходящего, то вот теперь… только теперь, после слов Пауля, Торопов поверил окончательно.
Это – настоящие гестаповцы. И они на самом деле пришли сюда из тридцать девятого года, и у них не было задачи унизить или испугать Торопова. Им нужна была информация, и они ее получили. Они случайно взяли не того, ошиблись – с кем не бывает? Теперь им нужно уходить, скоро что-то откроется… Нужно уходить, и оставлять здесь человека, видевшего их, узнавшего о таких возможностях нацистской Германии… Нельзя здесь оставлять такого человека…
– Но мне ведь все равно никто не поверит… – простонал Торопов. – Даже если бы я стал рассказывать… я не стану, но даже если бы стал… Мне никто не поверит! Я…
Пауль медленно поднял автомат.
– Я прошу вас, господин штурмбаннфюрер… – прошептал Торопов. – Пожалуйста, господин штурмбаннфюрер… Я могу быть полезен. Я историк, я знаю… я помню… у меня хорошая память, я могу все рассказать вам… Вы ведь из тридцать девятого года? Вы сказали – из тридцать девятого. Из какого месяца? Из какого месяца, господин штурмбаннфюрер?!
Торопов сорвался на крик, на визг, ему было нужно, чтобы немец ответил, чтобы назвал месяц. Торопов много знал о той войне, многое помнил. Тридцать девятый год… Там многое могло произойти. Многое, что нужно изменить… Изменить время? Да черт с ним, со временем! Тут главное – выжить. Выжить…
– Из какого вы месяца? – Торопов заскулил. – Месяц, пожалуйста…
Нойманн положил руку на ствол автомата Пауля, опустил к земле.
