Торопов поднял левую руку и сошел с тротуара на проезжую часть. Не дергаться, нужно помнить о возможной видеокамере. Движение руки должно быть естественным.
Микроавтобус начал тормозить.
Торопов сделал шаг, но на его плечо тяжело легла рука.
– Я же сказал – стоять! – прорычал Нойманн. – И ты должен остановиться…
– Да кто ты такой!.. – воскликнул Торопов, поворачиваясь и отталкивая руку немца. – Не смей ко мне прикасаться…
И замолчал.
Двор, дом, деревья разом замерли, словно все вокруг внезапно сковал мороз. Воздух в груди у Торопова превратился в комок льда. В колючий и шершавый комок. Все вокруг медленно поплыло вверх и влево, словно двигалось по спирали.
Упасть Торопову не позволили – Нойманн подхватил его под руки и удержал. Потом из микроавтобуса вышел человек, и они вдвоем с штурмбаннфюрером небрежно втолкнули Торопова в машину. Бросили на пол у заднего ряда кресел.
Торопов попытался закричать, сообразив наконец, что это не розыгрыш, не шутка, что его – его! – ударили и похищают. Что все это было спланировано не для того, чтобы потом хвастаться через Ютуб, как ловко унизили своего сетевого оппонента. Если этот ролик попадет в Сеть – это уголовная статья для шутников. Похищение и все такое… Это несколько лет отсидки.
Теперь уже можно не бояться выглядеть смешным и нелепым. Теперь можно кричать и попытаться защищаться.
Вместо крика получилось только захрипеть – Нойманн ударил со знанием дела. Всего одно движение руки, а тело Торопова отказывается двигаться, и легкие дергаются, не в силах втянуть в себя хотя бы глоток воздуха…
Нойманн и второй похититель сели на заднее сиденье. Дверцы хлопнули, машина тронулась с места.
Торопов дернулся, пытаясь подняться, но немец небрежно надавил ему на грудь ногой и тихо сказал: «Сидеть!»
И перед глазами Андрея Владимировича вдруг оказался нож. Держал его второй похититель, держал с небрежностью профессионала, на пальцах, а не сжимая в кулаке. Лезвие легонько коснулось горла Торопова. Лишь коснулось, и не острием, а плоской стороной. Холодной плоской стороной.
– Мы не любим, когда кто-то шумит в машине, – сказал Нойманн. – Мы хотели бы поговорить с вами, герр Торопов, но если вы попытаетесь кричать, то штурмфюрер Краузе медлить не будет. Единственное, чего вы добьетесь, так это быстрой и почти безболезненной смерти. Наш организм так устроен, что если перерезать артерию, то мозг, лишившись кислорода, просто уснет. Всего секунд тридцать. Максимум – минута. Будет много крови, но…
– У меня есть тряпка, прикрою горло, – сказал Краузе, снова качнув ножом перед лицом Торопова. – А потом Пауль притормозит, мы выбросим тело и уедем.
– Вы хотите жить, герр Торопов? – спросил Нойманн. – Вы ведь не собирались умирать этим утром? Начинается весна, даже в ваших диких местах поют птицы и набухают почки… Жизнь прекрасна. Нет?
– Кто… вы… такие?.. – прохрипел Торопов.
– А какая вам разница, господин чекист? – засмеялся водитель.
Его Торопов так и не рассмотрел. Водителя зовут, кажется, Пауль. Так сказал этот тип с ножом.
– Не чекист, – поправил Нойманн. – Энкавэдист.
– По мне – все равно. Мясо – и больше ничего.
– Я…
– Ты лучше помолчи, – Краузе похлопал Торопова ножом по щеке. – Мы дадим тебе слово – и тогда боже тебя упаси молчать. Сейчас – лежи и наслаждайся жизнью. Человек не знает, сколько ему отмерено. В любой момент нить может оборваться… или ее кто-то обрежет…
Не сознавая до конца, что делает, Торопов попытался оттолкнуть лезвие ножа от своего лица.
– Дурак, – сказал с усмешкой Краузе. – Не дергай щупальцами, комиссар…
– Вырывается? – осведомился Пауль. – Лови.
На грудь Торопову упали, звякнув, наручники.
– Прошу ваши ручки. – Краузе убрал нож и ловко защелкнул браслеты на руках Торопова. – Будешь еще дергаться – заткну рот и подрежу сухожилия на ногах. Для начала.
– Но даже тогда жизнь все равно будет прекрасна и заманчива, – распевно произнес Нойманн. – Как написал когда-то ваш сумасшедший гений Достоевский, даже если бы мне выпало до конца жизни стоять над пропастью на узком карнизе, вокруг бы грохотал гром и сверкали молнии, и меня стегал ледяной дождь, и тогда бы я выбрал жизнь… Я не ручаюсь за точность цитаты, но общий смысл…
Машину тряхнуло.
– Что такое, Пауль? – спросил Нойманн.
– То, что они называют дорогами, – со смехом ответил водитель. – Я заслушался вашим выступлением, герр штурмбаннфюрер, и зацепил колесом яму.
– Осторожнее, Пауль. – Краузе тоже засмеялся. – Если машина сломается, то придется нашего гостя бросить в ней. А я еще не наигрался.
– Хорошо, я буду осторожен, – сказал водитель. – Да тут недалеко. Черт…
– Вас ист лос? – быстро спросил Нойманн.
– Да ист айн шуцман, – ответил Пауль напряженным голосом.
– Фар нихт лангзамер унд нихт шнеллер…
Торопов не знал немецкого. И в школе, и в университете учил английский, но вот эти вот «васистлос» и «шуцман» понял. На дороге стоит полицейский. Регулировщик или даже патруль. Может, просто выискивает, с кого сшибить денег, а может, в рамках очередной контртеррористической операции или какого-нибудь плана «Перехват» досматривает все машины.
Вот сейчас он остановит микроавтобус, и тогда… А что тогда, подумал Торопов. Что тогда? Этот сумасшедший Краузе перережет-таки Торопову горло? Или…
Торопов не отрываясь смотрел на нож, плавающий в воздухе перед самым его лицом. На лезвии была какая-то надпись. Готические буквы плотно лежали на стали, Торопов видел их, но прочитать не мог. В голове крутилось что-то о чести и верности. Что-то такое писали на клинках эсэсовских ножей, но вспомнить, что именно, Торопов сейчас не мог. В голове упругим каучуковым мячиком прыгала фраза Нойманна о том, что человек с перерезанным горлом просто засыпает. Прыгала и разбивала вдребезги все остальные мысли.
Человек с перерезанным горлом просто засыпает. Засыпает. Просто. С перерезанным…
Это не больно.
Но как хочется жить!
Так сильно, что Торопов готов был даже рискнуть, дождаться, когда инспектор остановит микроавтобус, и закричать. Не что-то конкретное о похищении и немцах – просто заорать, надсаживаясь, пусть даже сорваться на визг, но заставить тупого патрульного что-то сделать, отреагировать.
И эти похитители не посмеют убить Торопова. Не посмеют же?
Одно дело – похитить человека. Другое – убить его. Торопов не сделал ничего такого, за что его можно убить. Да, оскорблял в Сети легко и с фантазией. Передергивал в дискуссиях, обвинял оппонентов в несуществующих грехах, со смаком навешивал незаслуженные ярлыки и нелепые прозвища, но ведь за это не убивают. Не убивают же?
