– Может, просто вызовете поддержку? – предложил Торопов.
– Если на вас каким-то образом вышли те двое, то, боюсь, у нас имеет место утечка информации… – сказал Нойманн. – Пауль, ты еще здесь?
– Я уже в пути, – ответил Пауль, встал со стула и потянулся, раскинув руки. – В кафе все чисто.
– Машину, – сказал Нойманн, и Пауль спокойно, чуть раскачиваясь, словно собираясь отпрыгнуть в случае опасности в сторону, ушел за здание лодочной станции.
– Кто те двое? – спросил Торопов.
Ему стало страшно с некоторым опозданием, там, в ресторане, он только обратил внимание на них, но сейчас, увидев реакцию обычно спокойных немцев, почувствовал, как ледяные пальцы сжимают его внутренности. Он реально был в беде? Его и вправду могли захватить… кто? Кто мог в центре столицы Третьего рейха угрожать СД?
Гестапо? СС? ГРУ или НКВД? И что значит – был в беде? А если те двое не напали только потому, что подготовили засаду на всех? Ждут удобного момента.
– Да вы не дергайтесь, милейший Андрей Владимирович, – с холодной улыбкой посоветовал Нойманн. – Ничего пока не случилось. Что бы ни задумали наши противники, ликвидировать в ближайшее время они вас не собираются. В ресторане они вас убивать не стали, там людно и неудобно, но ведь по дороге, пока вы гуляли в поисках станции, – вполне могли управиться. Аккуратно ткнуть ножом. Выстрелить из пистолета в голову. Ткнуть шприцом или дать понюхать эфира на тряпочке. Подхватить потерявшего сознание на жаре офицера, сунуть его в машину и отвезти…
– …в укромное место, – закончил за шефа Краузе. – Все тебя хотят увезти в укромное место. Но мы первые тебя ангажировали.
– А вот и машина, – оглянувшись, сказал Нойманн. – Судя по всему – непосредственной опасности пока нет. А пистолет-пулемет у Пауля есть. Идем. Только вы держитесь справа от меня, господин Торопов. Я уж попытаюсь прикрыть вас от выстрела из сквера. Вряд ли они откроют стрельбу в таких условиях, но лучше подстраховаться. И подвиги лучше совершать в условиях пониженной опасности, не находите?
Торопов потер щеки руками.
– Не дергайтесь, любезный, – холодно процедил Нойманн, вставая из-за столика. – Салфеткой лицо вытрите – размазали грязь по всей роже… Быстро.
Торопов схватил салфетку, провел ею по лицу.
Краузе встал, держа руку в боковом кармане пиджака.
Нойманн подхватил Торопова под левый локоть, стащил со стула.
Сейчас выстрелят, подумал Торопов. И не в Нойманна, а в меня. На кой черт им Нойманн, я гораздо важнее. Если шарахнут из винтовки, то пробьют и Нойманна, и меня. Пробьют ведь? Или из «маузера». Или из артиллерийской модели «парабеллума», с длинным полуметровым стволом…
Ноги стали ватными, еле передвигались.
– Живее, – тихо сказал Нойманн. – Еще тебе в обморок грохнуться не хватало.
До машины они добрались без происшествий. Торопов с Нойманном сели на заднее сиденье, Краузе – на переднее.
Пауль, отложив «шмайссер» в сторону, оглянулся на штурмбаннфюрера.
– Наверное, в сторожку, – подумав, сказал Нойманн.
– Как скажете, – пожал плечами Пауль и тронул машину с места.
4 августа 1941 года, Харьков
– Лейтенант Сухарев, к начальнику госпиталя!
Сухарев отодвинул тарелку с недоеденной кашей, торопливо выпил компот и встал из-за стола.
Кормили в госпитале неплохо, но аппетита у лейтенанта Сухарева не было. И дело вовсе не в последствиях ранения. И даже контузия здесь была ни при чем. Ну, почти ни при чем. Швы с раны сняли, ребра уже тоже почти не беспокоили. Голова иногда кружилась, но Сухарев об этом никому не говорил. Все нормально, рапортовал он при осмотре, но никак не мог с закрытыми глазами с первого раза попасть указательным пальцем себе в кончик носа в кабинете невропатолога. И раскачивало лейтенанта, как только он закрывал глаза по требованию врача.
Но дело было не в этом.
Врачи говорили, что все идет к поправке, еще месяцок – и все, можно на фронт. Ну, или куда там, добавляли врачи, спохватившись, что лейтенант Сухарев – уполномоченный особого отдела, да еще в авиации, так что фронт, непосредственно линия окопов ему вроде как и не угрожает…
И на это можно было наплевать, в самом деле. Не называют за глаза Товарищем Уполномоченным – и ладно. Плохо Сухареву было совсем по другому поводу.
С капитаном Костенко они попали в одну палату, Сухарев так попросил. Врач, решив поначалу, что друзья они с капитаном, не возражал. А потом не стал переводить в другую палату. Зачем связываться с особистом, особенно контуженным?
Как Сухарев и обещал старшему лейтенанту Зимянину, чуть окрепнув, он отправился к начальнику госпиталя и потребовал, чтобы ему разрешили поговорить с кем-нибудь из особого отдела.
Начальник госпиталя не возражал, и к вечеру Сухарев уже изложил свою историю капитану Тарасову. Тарасов внимательно выслушал, почти не задавая вопросов, потом задумался, разглядывая Сухарева.
– То есть улетел на аэроплане за женой и детьми в тыл врага, а потом вернулся? – спросил капитан Тарасов, немного помолчав.
– Да.
– И в чем здесь криминал? Самолет повредил?
– Погиб его стрелок-радист…
– Стрелок-радист… – повторил за Сухаревым капитан. – Не перебежал, не дезертировал, а погиб?
– Костенко утверждает, что погиб, но сам он этого не видел… И жена его этого не видела…
– Но тебе кажется, что…
– Младший сержант Майский на самом деле… – Сухарев потер лоб, голова болела, и таблетки с порошками почти не помогали. – Он на самом деле – сын члена троцкистской подпольной организации, поэтому…
– Понятно, – кивнул Тарасов. – Полагаешь – чуждый элемент?
– Не знаю… – Сухарев сжал виски руками, еле слышно застонал.
– Ты знаешь что, – сказал Тарасов. – Ты пойди в палату и ляг, поспи. Я знаю, как оно после контузии… Сам в двадцатом…
– Но Костенко…
– Я разберусь, – пообещал Тарасов. – Поговорю с этим… как его бишь…
– Со старшим лейтенантом Зимяниным. – Сухарев встал со стула, покачнулся и торопливо схватился за спинку стула. – Только имейте в виду, Зимянин – штурман из экипажа Костенко, они друзья, и будет старлей выгораживать…
– Конечно, будет. – Тарасов потер подбородок. – На то он и экипаж… Тебе помочь добраться до палаты?
– Я сам. Когда вы примете решение по Костенко?
– Вовремя, – ответил Тарасов.
Через неделю Зимянина выписали.
Он зашел попрощаться с Костенко, глянул на Сухарева и, еле заметно дернув головой, вызвал того в коридор.
– Ты доложил? – спросил Зимянин в коридоре.
