Абдул-Хамид рассчитывал на международный конгресс, как случилось в прошлую войну, но вместо этого был плен. Пленение султана… Вздохнув, он прикрыл глаза тяжелыми веками. Это был позор – попасть в руки противника живым. А ведь у него был при себе яд…
Они сидели у стола в маленьком домике на окраине города, где была его полевая ставка. Над разложенными на столе картами и бумагами горели коптящие сальные свечи. Генерал Мехмед-паша докладывал, предлагая путь отхода на юг, в Ливан. Абдул-Хамид хотел возразить, указать путь на Багдад и уже приподнялся к столу, но в это мгновение свечи задуло сильным сквозняком. Стало так темно, словно его глаза выпили дэвы из детских страхов.
– Что это?.. – начал было он, но в этот момент с отчетливым звоном разлетелось стекло.
Чужой незнакомый голос произнес, коверкая слова:
– Ваша – сдаваться! Сопротивление – смерть!
А потом снова вспыхнул свет. И он шел из окон. У врагов оказались небольшие, но мощные фонари, которыми они слепили всех, кто был в комнате. Вокруг внезапно оказались какие-то непонятные люди, которые схватили его за руки и грубо обыскали. Отобрали саблю, пузырек с ядом, сняли кушак, завернули, словно барана, в ковер. Потом его долго везли на жутко громыхающей железной повозке. Руки и ноги настолько затекли, что, когда ковер развязали, Абдул-Хамид не мог стоять. Тогда ему казалось, что все это происходит не с ним, что он сейчас проснется. Словно от страшного сна, которые он иногда видел в детстве. Но пробуждение все не наступало и не наступало…
Молодой мужчина с небольшими усами и холодными серо-ледяными глазами смерил его взглядом, затем что-то спросил. И, поняв, что Абдул-Хамид его не понимает, произнес по-французски:
– Сейчас, наверное, жалеешь, что Крит не отдал?
После чего отдал его казакам. Его помыли и переодели, ворочая, как бездушную куклу. А потом был парад, где его поставили рядом со своими генералами и офицерами. Маршировали колонны войск под медный грохот оркестра, и падали славные знамена, помнящие еще Вену, Белград и Севастополь, – падали подбитыми птицами к ногам русского царя, стоящего на башне громадного железного чудовища – самоходного орудия «Медведь». Затем Абдул-Хамида заставили подойти к броневику и поднести торжествующему императору свою усыпанную драгоценностями саблю.
Неподалеку стояли, понурившись, пленные аскеры, которым не суждено было больше увидеть свои дома. Их ждали необъятные просторы Сибири и тяжелый труд на благо победителей. Но даже тогда он еще не знал, не подозревал, что замыслил этот совсем еще молодой человек, правивший их извечными врагами. И потому, когда ему сообщили, что Порты больше нет, Абдул-Хамид сперва не понял. Потом – не поверил. Как выяснилось – напрасно.
И вот теперь он сидит здесь, в этом маленьком домике, и только двое слуг прислуживают своему бывшему повелителю.
С дальней мечети донесся призыв муэдзина. Абдул-Хамид тяжело поднялся из-за стола, с трудом опустился на колени. По дряблым щекам катились слезы. О, Аллах, милостивый и милосердный, за что ты предал нас в руки неверных? Что сотворили мы, что ты отвернул от нас лик свой?..
В груди вдруг родилась ноющая боль, поднялась выше, перехватила дыхание. Он покачнулся, схватился за левую сторону. В глазах потемнело. Вдруг ему показалось, что перед ним снова площади Стамбула, а он сам – не жалкий пленник, а вновь великий султан, потрясатель вселенной. Он услышал восторженный рев толпы, попытался гордо выпрямиться, но пошатнулся и неловко завалился на бок…
Газета «Московские ведомости»
от 17 февраля 1891 года
«Вчера в Уфе скончался бывший султан Турции Абдул-Хамид II. Последние полгода царственный пленник провел под милостивым присмотром Великого Государя Николая II Александровича, отдыхая от забот и тягот правления среди единоверцев-башкир. Врачи констатировали смерть от приступа грудной жабы…»
Интерлюдия
Камин, сигары, кларет…
– Джентльмены хотели бы знать: чего мы добились, поддавшись приступу вашей русофобии, милорд? – хриплый, одышливый голос был просто-таки наполнен издевкой. – Сотни тысяч фунтов ушли на перевооружение турецкой армии, миллионы фунтов стоили погибшие в бесполезном сражении в Мраморном море корабли, наш флаг если и не стал еще поводом для насмешек, то, во всяком случае, уже не вызывает ни у кого ни малейшего уважения. И ради чего все это, милорд, ради чего?
– Милорды, милорды… – успокаивающий голос хозяина гостиной слегка дрогнул. – Достаточно уже того, что нас отстреливают, точно фазанов, и травят, точно мышей и крыс. Как видите, с нами больше нет дорогого графа и уважаемого маршала. Они оба пали от рук проклятых ирландских террористов. Надо ли нам усугублять это своими ссорами?
– Сэр, при всем уважении к вам, я просто хочу узнать: доколе мы еще будем ввязываться в эти авантюры? Первый раз мы вмешались в русские дела, когда имели все шансы на успех: лояльного нам правителя, часть армии, готовую принять нашу сторону, собственные войска, никогда не знавшие поражений в войнах, непобедимый и несравненный флот. И чем все закончилось? – Теперь в одышливом голосе звучала неподдельная скорбь. – Сокрушительным поражением на море и позорной капитуляцией на суше. Затем мы поддались на уговоры этого подозрительного грека Захарова, который обещал нам развернуть тотальный террор в России и наладить производство пулеметов. Со вторым обещанием он, предположим, справился, но как насчет первого? Наша агентура в России, и без того ослабленная после короткой, но более чем энергичной гражданской войны, нужно признать, с блеском проведенной императором Николаем, теперь просто обескровлена, чтобы не сказать – уничтожена. Пленные, попавшие в руки русских, до сих пор остаются у них. Сингапур, захваченный этим пиратом, великим князем Алексеем, оставлен им в таком состоянии…
– Да уж, – вмешался осипший бас, – этот парень крепко подшутил над нами. Согласно договоренности, он ничего не взорвал и ничего не разрушил. Строго по букве договора. Вот только он залил цементом все потерны, все батареи, а фарватер засыпал бутовым камнем! Крепость цела, но сейчас она годится только на то, чтобы служить монументом азиатской хитрости и нашей глупой доверчивости!
– Вот именно! – Одышливый хрип приобрел истерические нотки. – Нашему престижу, нашему положению был нанесен немалый урон. Но поправимый, тогда еще поправимый! И что же делаем мы – лучшие люди империи? Мы готовим армию к новым боям? Мы развиваем промышленность? Мы ищем новых путей в борьбе? Нет! Мы снова ввязываемся в авантюру! Посылаем туркам сто пятьдесят тысяч винтовок Ремингтона, чтобы уравнять шансы в стрелковом вооружении, а сами гоним всю Средиземноморскую эскадру на перехват русского флота. Можно подумать, что нам было недостаточно первых двух уроков! Надо быть кромешным идиотом, чтобы снова и снова, с упорством безмозглой скотины, лезть туда, где уже один раз получен жестокий урок.
– «Признаемся по-деловому, честно и наперед: мы получили урок, а впрок ли он нам пойдет?» – процитировал вкрадчивый, мягкий голос известное стихотворение
[212]
. И добавил: – Не пошел…
