— Попробуем провести параллель между ними и
странствующими рыцарями. Этим-то в романтизме не откажешь.
— Допустим, только мне о странствующих рыцарях мало что
известно. Убивали драконов и спасали прекрасных дам… Ах да, еще турниры в их
честь устраивали. Ну, турниры — это от безделья, дамам стоило проявить
благоразумие, тогда и в передряги, глядишь бы, не попадали, а вот драконов
жалко. К несчастью, «Гринпис» в то время себя еще не проявил.
— Вот-вот, рыцари эти — темные лошадки. Страсть к
большим дорогам выглядит весьма подозрительно. И кое-какое внешнее сходство с
нашими братишками прямо-таки бросается в глаза. Начнем с простого, —
принялась загибать пальцы подружка. — К примеру, золотые украшения,
которые ребята так любят и над чем вся страна потешается. Это ведь как золотые
доспехи, признак доблести, чем больше на тебе золота, тем выше ты на
иерархической лестнице или по крайней мере в собственных глазах. Или машина.
Машина должна быть крутой и страшно дорогущей. Это тоже от рыцарства — арабский
скакун и прочее. У меня может не быть за душой ни копейки, это нормально, но
ехать на старой кляче… Так и наши, лучше просто им в лицо плюнуть, чем посадить
на «копейку». Истоки, между прочим, те же: конь для странствующего рыцаря
отнюдь не роскошь, это, если угодно, надежный товарищ, он не должен подвести…
— Особенно когда уходишь от возмездия, — съязвила
я.
— Правильно. Следующая общая черта: дух странствия и
равнодушие к дому. Некоторые наши мафиози в таких берлогах живут, чуть ли не в
«хрущевках», что от родителей достались, а если и заведут себе двести
квадратных метров, то и там уютом не пахнет. А почему? Потому что они странники
и дом им ни к чему. Так же как и женщины. Женщина привязывает к месту, а это
плохо. Их жизнь в движении, одно приключение сменяет другое, и так до самой
смерти. Женщина здесь может существовать лишь как нечто временное или
недосягаемое, например, как мечта. Женатый странствующий рыцарь это нонсенс,
оттого и ребятишки наши холостые, смысла нет заводить семью, если завтра снова
в путь. А коли женятся, так ничего хорошего из этого, как правило, не
получается. Далее, идеал мужской дружбы: брат, братан и все такое. Это
своеобразный вариант рыцарских орденов, устав заменили «понятия», неписаные
правила и ритуалы. Вот нам смешно, что дюжие парни лобзаются и виснут друг у
друга на шее, а ведь все это имеет глубокие корни. Даже специфика языка, манера
одеваться, короткие стрижки — это ведь все опознавательные знаки, сигнал для
своих: «я из вашего братства». Нет, если вникнуть, окажется, что наша братва в
самом деле последние оставшиеся на земле романтики. Жизнь их, как свеча на
ветру, оттого и живут недолго, летят навстречу судьбе и своей смерти. — Я
покосилась на Женьку, подозревая, что она роняет горькие слезы, но подружка
радостно ухмылялась. — Может, статью забацать на тему бандитского счастья?
— Забацай, — кивнула я. — Может, найдутся
дураки, спасибо скажут.
— Почему же дураки? — обиделась подружка.
— По кочану.
— Когда человек не может аргументированно возражать, а
переходит на оскорбления…
— На самом деле, — перебила я, — все, что ты
здесь наболтала, доказывает только одно: любому дерьму можно при желании
создать романтический ореол. «Свеча на ветру, навстречу судьбе…» — передразнила
я. — Мне Ромка про эти свечи рассказывал. Романтикой там и не пахнет. На
самом деле это постоянные стрессы. Человек изо дня в день ходит не под тюрьмой,
так под пулей, а стресс русский человек привык снимать одним способом, отсюда
кромешное пьянство и дикий разгул. Когда здорово забирает, уже не страшно, а с
утра сразу в опохмелку. Так и живут с мозгами, водкой разбавленными. А дом им
действительно ни к чему, к дому привыкаешь. А уходить из него страшно, когда не
знаешь наверняка, сможешь ли вернуться. И с бабами беда, потому что любая
женщина ищет стабильность, ей родить надо и ребенка вырастить. Оттого-то в
подругах у них либо «отмороженные», у которых дети и семья вызывают нервный
тик, либо женщины, подсознательно настраивающие себя на вдовство, к мужу
привязываться не спешат, а торопятся бабки прикопить на черный день. А кому
приятно, что тебя уже хоронят. Вот и скандалят ребятишки. Про братство вообще
говорить смешно, какое, к черту, братство, если на деле человек лишен
собственного мнения, вынужден жить по понятиям и поступать по понятиям, даже
если ему это поперек души. Стая индивидуалистов не выносит, стоит лишь заявить
о собственном мнении, тебя либо вышвырнут, либо сожрут, а в одиночку страшно,
коли привык гуртом бегать и не очень на свои силы рассчитываешь. Вот тебе и
романтика.
— Вечно ты все опошлишь, — вздохнула
Женька. — Ведь как все красиво получалось… А с чего это мы о братках
заговорили?
— Мы о Руслане заговорили, — недовольно напомнила
я.
— Ну, этот точно в стае бегать не будет, гонору много.
— Это у него с нами гонору много, а…
— Я рада, — заявила Женька.
— Чему? — нахмурилась я.
— Парень напрасно старался. Любовь к Роману Андреевичу
творит чудеса.
— Так ты что, проверку мне устраивала?
— Я проявляла беспокойство.
— Женя, ты дура, — заявила я, отвернулась и
закрыла глаза.
Проспали мы дольше обычного и едва не опоздали к завтраку. Я
направилась в кухню с намерением попросить горячего молока. После вчерашнего
гостевания в подземелье у меня побаливало горло. Подходя к дверям, я услышала
грозный рык Олимпиады.
— Прекрати болтать глупости, — выговаривала она. —
Чтоб я больше этого не слышала. Только посмей еще раз рот открыть…
— Но ведь я, Олимпиада Назаровна, правда слышала…
— Замолчи, мерзавка, не то я тебе поганый язык-то
вырву…
Я тяжко вздохнула: во-первых, было жалко Наташу
(воспитывали, конечно, ее), во-вторых, стало ясно, с молоком придется
подождать, потому что в разгар таких увещеваний входить неудобно.
Мысленно чертыхаясь, я пошла в столовую и у ее дверей
столкнулась с Женькой.
— Как молоко?
— Никак, — отмахнулась я. — Старая ведьма
Наташу воспитывает.
— У девчонки жизнь не сахар. Надо бы с ней поговорить
об Олимпиаде и местных нравах. Сдается мне, мы узнаем много любопытного.
— Я бы еще в деревне поспрашивала, — кивнула
я. — Да боюсь, придется, как вчера, везде ходить с сопровождением.
