И все-таки эти догматики меня не тревожили. Мой дневной сон был нарушен с тех пор, как я, проникшись логикой Нгуена, начал самостоятельно «производить расчеты». Человечество действительно приближалось к переломной точке. Как и предсказывал вьетнамский мудрец, полутрупы спровоцировали цепную реакцию. В госпиталях, импровизированных лагерях беженцев и на улицах Пенанга штабеля умерших росли каждую ночь. А ведь полутрупы еще даже не дошли до нашей зоны – все эти смерти становились результатом голода, болезней, самоубийств и насилия.
Становилось ясно, что «недостаток» людей не просто возможен, а неизбежен, но что предпринять в такой ситуации? «Что предпринять?» – вопрос, который поначалу казался мне просто диким. Мне и себе-то было крайне странно задавать его, не говоря уже о том, чтобы обращаться с ним к другим. Теперь, когда мы столкнулись лицом к лицу с угрозой апокалиптического масштаба, есть ли какой-нибудь способ избежать ее? Конечно, была бы надежда, не будь мы расой бездеятельных паразитов.
Мы как те блохи, которые безучастно наблюдают, как их собака сражается за жизнь, но даже не задумываются о том, что могут оказать ей какую-то помощь. Мы всегда смотрели на светляков свысока, как на так называемую «низшую расу». Однако именно человеческий род, невзирая на природную хрупкость и смертность, стал творцом истории. Пока мы отсиживались в тени, люди учились и потом и кровью изменяли лицо мира. Это был их мир, а не наш. Мы никогда не испытывали чувства сопричастности к цивилизации «хозяев», никогда не считали нужным вносить вклад в ее развитие или, прости Господи, бороться за нее каким бы то ни было способом. В то время как на наших глазах проходили войны, миграции народов, великие революции и прочие глобальные катаклизмы, мы думали лишь о том, как бы насосаться крови, обеспечить собственную безопасность и как-то развеять типичную для нас скуку. И сейчас, когда мировая история пошла путем, грозящим отправить нас в бездну, мы по-прежнему остаемся скованными путами своей почти генетической инертности.
Естественно, до всего этого я дошел уже потом. В ту ночь, когда я обходил охотничьи владения у озера Теменггор, мне было недосуг задумываться о таких высоких материях. Баррикады на пересекающем озеро Четвертом шоссе были наиболее поздним бастионом людей, отгораживающим их от стекающихся сюда полчищ полутрупов. Уцелевшие части военного гарнизона решили не подрывать мост, а воздвигли на нем некое подобие фортификационного сооружения. Должно быть, армия все еще цеплялась за надежду взять под контроль дальний берег. Центральный остров объявили «карантинной зоной», и бывший природный заповедник превратился в огромное скопище «добровольных арестантов». Наш брат сразу смекнул, что это идеальное место для охоты на тех беженцев, которые, ничего не подозревая, слишком далеко отбивались от лагеря. В ту ночь пролились реки крови. Я уже оприходовал двух человек – причем допился до поноса – и как раз выискивал третьего. Раньше среди моего народа подобные вещи были неслыханны, однако в последнее время стали почти обыденностью. Возможно, распутство стало следствием своего рода гиперкомпенсации, неосознанной потребности взять ситуацию под контроль. Глубинные мотивы такого поведения мне до сих пор непонятны. Могу лишь сказать, что от былого восторга, какой я прежде испытывал во время охоты, не осталось и следа. Отныне по отношению к жертвам я испытывал только злобу; злобу и необъяснимое презрение. Я убивал со все более изощренной жестокостью. Издевался над своими умирающими жертвами и даже обезображивал их тела после смерти.
Я дошел до того, что однажды оглушил человека ударом по голове, но оставил в сознании, чтобы он слышал мои слова.
– Почему ты ничего не предпринимаешь? – издевательски кривлялся я пожилому мужчине прямо в лицо.
Старик был иностранцем и не понимал ни слова.
– Ну, давай! – ревел я. – Сделай что-нибудь!
Я, как сумасшедший, повторял одну и ту же фразу, словно мантру:
– Сделай что-нибудь, сделай что-нибудь, СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ!
Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что мое «сделай что-нибудь» было не столько издевкой, сколько завуалированным призывом о помощи. «Пожалуйста, сделайте что-нибудь. – Вот что мне следовало бы сказать на самом деле. – Ведь ваш вид обладает необходимыми инструментами и волей! Пожалуйста, сделайте что-нибудь! Найдите решение, которое спасет оба наших народа! Пожалуйста, сделайте что-нибудь! Пока вас еще много! Пока есть время! Сделайте что-нибудь! СДЕЛАЙТЕ ЧТО-НИБУДЬ!»
Но в ту ночь, на своем последнем пиршестве у озера Теменггор, я был слишком опьянен кровью, чтобы так поступить. Третьей жертвой стала дряхлая старуха, да еще и сумасшедшая, как оказалось. Многие беженцы страдали от болезни, которую люди называли «военным неврозом». Увиденные ужасы, понесенные личные потери лишали людей рассудка. Фактически их физическая оболочка существовала отдельно от разума. Старая карга, на которую я напал, осознавала мое присутствие не более чем тот зомби. Когда я вскрыл ей вены, она издала, как мне показалось, легкий вздох облегчения.
До сих пор помню омерзительный вкус ее крови у себя на языке – водянистой, пресной, с привкусом веществ, выделяемых организмом при переработке собственного жира. Я уже подумывал бросить ее и пуститься на поиски четвертой жертвы, как вдруг мое внимание привлекла какофония воплей и стонов, более громких, чем обычно, и доносящихся с западной стороны моста.
Полутрупы прорвали баррикады. Я понял это сразу, как только вышел из джунглей. Воздвигнутая людьми стена из перевернутых машин и строительного мусора буквально кишела безмозглыми пожирателями плоти. Уж не знаю, то ли у защитников бастиона иссяк запас патронов, то ли храбрости, но солдаты улепетывали от надвигающейся лавины полутрупов во все лопатки. Через баррикады лезли сотни, если не тысячи живых покойников, растаптывая своих же собратьев и формируя у основания заграждения пандус из утрамбованной мертвечины.
Я взлетел на мост и принялся звать Лейлу звуками, доступным только нашему слуху. Ответа не последовало. Попытался высмотреть ее в толпе спасающихся бегством людей, надеясь среди светло-розовой человеческой оравы заметить темно-янтарное свечение ее ауры. Напрасно. Я так и не увидел ничего, кроме объятых безумием светляков и полчищ завывающих полутрупов. То был первый раз, когда на меня нахлынуло это необычайно сильное и давным-давно позабытое чувство. Его нельзя назвать тревогой; что такое тревога, я прекрасно знаю. Тревога возникает при появлении потенциальной угрозы – огня, солнечного света или эволюции людей в новый подвид биомеханических существ. Возникшее ощущение не было тревогой, да и вообще не было результатом определенной мысли. Во мне словно проснулся какой-то древний первобытный инстинкт и завладел мной без остатка. Я не испытывал ничего подобного с тех самых пор, как мое сердце перестало биться несколько веков назад. Чувство было чисто человеческим. Это был ужас.
Странная это вещь – наблюдать за собой со стороны. Я запомнил каждый удар, каждый пинок, каждую секунду ярости, обрушенную мною на толпу полутрупов. Десять, одиннадцать, двенадцать размозженных черепов, очередная свернутая шея… Пятьдесят семь, пятьдесят восемь переломленных хребтов, разлетающихся на куски мозгов… Сто сорок пять, сто сорок шесть… Я считал каждого поверженного, а часы все тянулись и гора трупов росла. Одержимость – единственное определение, которым можно описать мое состояние в ту ночь. Я действовал безотчетно, словно одна из тех диковинных машин, коих понастроили себе светляки. Крушил противника безостановочно, пока вдруг меня не схватила чья-то рука. Я отпрянул, собираясь нанести удар, как вдруг встретился глазами с Лейлой.
