Лю рисует в воздухе невидимый куб примерно двадцать сантиметров в длину, ширину и глубину.
– Эту идею подбросил нам один инженер из Шицзячжуаня. До войны он владел стекольной фабрикой и, когда узнал, что эта провинция богата преимущественно углем и песком, решил использовать и то и другое. Буквально в одночасье возникла целая индустрия по производству тысяч таких больших полупрозрачных блоков. Они достаточно тяжелые и прочные, чтобы выдерживать удары голых кулаков зомби. «Крепче плоти», как говорил инженер, правда, и острее, к сожалению, для нас; помощники стекольщиков иной раз забывали зашлифовать края кирпичей и грузили их на машины необработанными.
Лю выпускает эфес меча из руки и показывает ее мне. Пальцы скрючены, а прямо по центру ладони тянется глубокий белый шрам.
– Не догадалась чем-нибудь обмотать руки. Кирпич нанес порез до самой кости и повредил нервы. До сих пор не понимаю, как мне удалось избежать заражения и не умереть. Многим другим не повезло.
Жизнь была суровой, работать приходилось в бешеном темпе. Мы понимали, что с каждым днем полчища мертвяков с юга становятся все ближе и любая малейшая задержка может поставить крест на всех наших усилиях. Мы спали, если это вообще можно было назвать сном, прямо на рабочих местах. Ели на рабочих местах. И даже мочились и гадили на рабочих местах. Уборкой нечистот занимались дети – мы их называли «парашниками». Они обходили нас с ведрами и ждали, пока мы справим нужду, либо убирали ранее наложенные кучи. Мы пахали как проклятые и жили так же. Ночами я до сих пор вижу тысячи лиц людей, с которыми работала бок о бок, но так и не познакомилась. Времени на разговоры не было. Общались в основном жестами и междометиями. Во сне я все время пытаюсь найти время, чтобы поговорить с работающими рядом, узнать их имена, прошлое. Говорят, что сны бывают только черно-белыми. Может, это и правда. Может, только проснувшись, я вспоминаю сон в красках – светлую челку девушки, чьи волосы некогда были выкрашены в зеленый, или запачканный розовый женский халат, наброшенный на плечи тщедушного старика в обтрепанной шелковой пижаме. Я вижу их лица каждую ночь, и все это лица умерших.
Очень много людей погибло. Бывало, присядет кто-нибудь на минутку, чтобы хоть немного перевести дух, и уже не встанет. Для таких случаев у нас были своего рода санитары, по сути – носильщики. Фактически они не могли оказать человеку никакой помощи, кроме как доставить того в медпункт. Чаще всего больной умирал по пути. Каждый божий день я несу в своем сердце их боль и чувство стыда за себя.
– Стыда?
– Невыносимо видеть, как они оседают или валятся прямо у твоих ног, а ты не можешь оторваться от работы, чтобы хотя бы посочувствовать, сказать что-нибудь в утешение или помочь удобнее устроиться до прибытия медиков. Единственное, что им было нужно в такой момент, – это вода, но вода требовалась всем нам. В этой части провинции вода была на вес золота, при этом большая ее часть уходила на приготовление строительного раствора. Нам выдавали меньше полчашки в сутки. Свою порцию я хранила в пластиковой бутылке от газировки, которую держала на шее. Нам строго-настрого запретили делиться водой с больными и ранеными. Мы были обязаны поддерживать себя в работоспособном состоянии. В этом есть логика, но видеть скрюченное тело умирающего, лежащего прямо посреди рабочих инструментов и булыжников, знать, что больше всего на свете ему нужен лишь маленький глоток воды…
Меня терзают угрызения совести всякий раз, как я думаю об этом, когда сама утоляю жажду, особенно потому, что когда настал мой черед умирать, мне по чистой случайности посчастливилось оказаться рядом с медпунктом. Я тогда была задействована на «стекольном конвейере» – стояла в длинной живой цепочке, которая обслуживала обжиговые печи. Работала там почти два месяца. За это время голод и лихорадка меня почти доконали. Я весила меньше кирпичей, которые бесконечной вереницей проходили через мои руки. Один раз, повернувшись, чтобы принять кирпич, я споткнулась и рухнула на землю прямо лицом вниз. Почувствовала, что два передних зуба хрустнули, а рот стал заполняться кровью. Я закрыла глаза и подумала: «Вот и мое время пришло». Я была готова к смерти. Хотела, чтобы настал конец. Если бы в тот момент мимо не проходили носильщики, мое желание осуществилось бы.
Следующие три дня стали для меня днями стыда: я отдыхала, умывалась, пила воды, сколько хотела, в то время как другие продолжали пахать на стене, каждую секунду испытывая нечеловеческие страдания. Врачи сказали, что я пробуду в лазарете еще несколько дней – необходимый минимум для восстановления организма. Так бы и случилось, если бы однажды я не услышала крики дежурного снаружи пещеры.
«Красная ракета! – кричал он. – Красная ракета!»
Зеленые ракеты означали просто нападение зомби, а красные – что их количество зашкаливает. До того момента красные сигнальные ракеты были редкостью. Мне только однажды довелось увидеть такую, но и та была вдалеке – где-то в районе северной границы Шемню. Теперь они стали появляться по меньшей мере раз в неделю. Я выскочила из пещеры и понеслась к своему участку, а когда оказалась на месте, то увидела разлагающиеся руки и головы мертвецов, высовывающиеся из-за недостроенной стены крепости.
Мы останавливаемся. Лю смотрит на камни под ногами.
– Вот тут, прямо тут. Они лезли вверх по своим затоптанным собратьям как по пандусу. Рабочие колотили их всем, что под руку попадалось, – инструментами, кирпичами, даже голыми руками и ногами. Лично я схватила трамбовку, это такая штуковина для уплотнения грунта. Массивная, громоздкая железяка метровой длины, у которой на одном конце по обеим сторонам горизонтальные рукоятки, а на другом – большой и неимоверно тяжелый цилиндрический камень. Трамбовкой пользовались исключительно самые здоровые и сильные мужчины нашей бригады. Ума не приложу, как мне удалось сначала поднять этот дрын, а потом еще, прицеливаясь, раз за разом обрушивать его на головы лезущих снизу зомби…
От таких ошеломляющих атак нас должны были защищать военные, но к тому времени в армии уже просто не хватало солдат.
Лю подводит меня к парапету стены с бойницами и указывает на какой-то объект приблизительно в километре к югу от нас.
– Вон, видите?
На таком расстоянии я могу различить лишь каменный обелиск, стоящий на вершине земляного холма.
– Под этим холмом зарыт один из главных боевых танков нашего гарнизона. У него кончилось топливо, и экипаж использовал машину как блиндаж. Когда и боеприпасы закончились, танкисты задраили люки и, замурованные внутри, выступили в роли приманки для зомби. Они очень долго держались после того, как у них иссякли запасы провизии и опустели фляги. «Сражайтесь! – кричали они по радио с механическим электрогенератором. – Достройте стену! Спасите людей! Закончите стену!» Последний из них, семнадцатилетний водитель танка, смог протянуть тридцать один день. К тому времени танка уже не было видно из-за целой горы зомби, которая на него навалилась. Но однажды вся эта гурьба внезапно схлынула, почувствовав, что парень испустил последний вздох.
