– Правда?! – Володька просиял. – Спасибо!!! А хотите… хотите я вам спою?!
Странно, но Бородин не удивился. Он только кивнул и оперся ладонью на ограждение. Володька вдруг растерялся от своего собственного предложения.
– А… что вам спеть? – почти беспомощно спросил он. И тут же просиял: – А! Знаю! Вот! – Он улыбнулся Бородину и взмахнул рукой…
– Я увидел недавно в английской книге
Загадочное слово «Pacific ocean»,
И понял, что мир ещё неплох,
хотя он мог бы быть и лучше.
Лучше и лучше!
Где целый океан пацификом назван,
Нам есть ещё место, нам есть ещё дело,
Нам есть, что сделать, сказать, пусть малость неумело!
Да и просто несмело…
Денис заметил, что во многих местах прекратили работу и прислушивались – звонкий голос Володьки летел не только над берегом – над всем озером, пожалуй. Но он, только что смущавшийся Бородина, уж когда начинал петь – то больше ни о чём не думал, кроме песни…
– И пускай нам будут смеяться в лицо,
Нам скажут, что мы безумны,
Но если услышат хоть двое, то не время рвать струны.
Рвать в отчаянье струны.
Ни на атласах, ни на картах
Не найти нам дороги туда,
Лучше так по старинке наобум, и с криком: «Айда!
За мною – айда!»
Ни на атласах, ни на картах
Не найти нам дороги туда,
Где плещет Пацифик-океан
И живая вода!
[8]
Допев, он тут же потупился. И вскинул голову снова, изумлённо, когда дружные аплодисменты раздались отовсюду – с ферм стройки, с озера, с мола и даже от кухни. Но Володька всё-таки был Володькой – и важно раскланялся на четыре стороны.
– Юрий Михайлович, связь! – крикнули между тем от одной из палаток. Бородин вскинул руку:
– Иду! – И, помедлив, протянул руку сперва Презику (который дал лапу тут же), потом Денису, а потом Володьке: – Ну, давай! Всего тебе самого-самого, может, ещё и увидимся! – И, тряхнув руку мальчишки, широко зашагал к палатке.
Какое-то время Володька смотрел ему вслед странными глазами – тоскливыми, восхищёнными и жадными. Потом вздохнул и повернулся к Денису:
– Пошли ещё тут посмотрим, а?
Денис кивнул, и мальчишки зашагали по тропинке вдоль перил.
Слышно было, как наверху кто-то из сварщиков распевает – не очень мелодично, но с энтузиазмом:
– Лучше так по старинке наобум, и с криком: «Айда!
За мною – айда!»…
…В сумке у Дениса обнаружилась прихваченная в последний момент пачка пресных галет. Устроившись около крана, из которого можно было брать воду, судя по табличке «Питевая вода» (с припиской «Заворачивайте плотней, черти!»), мальчишки принялись завтракать. Отсюда были видно всю стройку. Володька хрустел галетами, вертел головой, но ничего больше не спрашивал – видимо, здорово переел впечатлений.
Хрустнув галетой последний раз, он слизнул крошки с губ, поболтал ногами, вздохнул и чуть печально произнёс:
– Хороший мужик этот Бородин… Может, мой отец был такой же?
– Ты родителей совсем-совсем не помнишь? – осторожно спросил Денис, глядя на озеро. Володька покачал головой:
– Нет. Я же был совсем маленький. И я не верю, что они меня бросили. Наверное, с ними что-то случилось. А меня оставили, чтобы спасти.
Денис не стал возражать, хотя понимал, что эта версия, мягко говоря, слабенькая. Даже и не версия никакая, а так – смутные мечты одинокого мальчишки… Но зачем плевать в открытую навстречу душу? Вместо этого он встал (он сидел на люке около крана) и, перебравшись на перила рядом с Володькой, устроился прочней, просунув ноги за нижнюю перекладину, и свернул из обёрточной бумаги самолётик. Плавным движением запустил его над озером. Володька через плечо посмотрел на ровный долгий полёт – самолётик так и парил, пока не скрылся из глаз. Снова вздохнул, опустил голову…
Денис тоже вздохнул. Положил руку на плечо младшего и стал негромко напевать пришедшее ему на ум, как раз пока летел бумажный самолётик…
– Горбатый карлик рыдал в ночлежке, мешая прочим уснуть,
Внезапно вспомнив, скрипя зубами, в дыму и мраке
Те дни, когда капитаном был он и в дальний трогался путь,
Грыз мундштук и помнил девушку из Нагасаки.
И был его китель белее снега, и рука, смугла и тверда,
Держала крепко всё то, что в жизни необходимо.
Встречали ласковые, как гейши, портовые города,
Все было в кайф, но чужие крылья свистели мимо…
И полёт журавлика так же прям, как тысячу лет назад!
(Мирозданью плевать – кто в небесный сад, кто на нары…
Всё равно – полёт журавлика прям, как тысячу лет назад!)
Так улетай, журавушка, улетай –
саё нара…
[9]
Володька начал прислушиваться с первых строк – замерев, широко раскрыв глаза, с какой-то непонятной тревогой…
– А что такое саё нара, на каком это языке? – спросил он, поняв, что Денис закончил петь.
– Это на японском, – сказал Денис. – Всего хорошего или что-то вроде того… В общем, пожелание счастья. Была такая страна, где сейчас Курильская Коса, знаешь? – Володька помотал головой. – Ну, неважно, это далеко на востоке… Там были острова, где жили японцы, нация воинов и поэтов, наши враги. Острова погибли, а вот – кое-что осталось. Журавлики бумажные, например. Вот самолётик, который я сделал – он и есть такой журавлик, если по-правильному.
– И всё? – тихо спросил Володька.
– От многих и этого не осталось…
[10]
– Денис напряг память. – Вот, например, ещё. Это мы по литературе немного читали…
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
– Ну и чт… – начал Володька разочарованно. И вдруг приоткрыл рот и повторил зачарованно:
– Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине… всплеск… в тишине… Здорово! – и тут же огорчился: – Только петь это нельзя…
– Тебе бы всё петь, – усмехнулся Денис. Володька пожал плечами:
– А чего? Если бы все люди пели – было бы меньше плохого.
– Думаешь? – заинтересовался Денис.
– Точно тебе говорю. – Володька встал коленками на нижнюю перекладину, нагнулся над водой, и Денис тут же стащил его на тропинку за подол куртки.
