– Кто? – тихо спросила девчонка.
– Генка Ишим… – У Дениса перехватило горло, он не плакал только потому, что знал: плакать ему нельзя. – Ишимов, – наконец справился он с тяжёлым спазмом. Настя протянула руку – снова безошибочно – и стиснула его голое плечо. Крепко. Надёжно.
– Это такой… светлый? – услышал Денис её голос и вяло удивился: почему светлый, Генка был просто русый… и откуда она это вообще могла уви… а потом вдруг понял, что именно она имела в виду.
– Да, светлый, – сказал он и добавил: – Мне надо идти, Насть… – и повысил голос, обращаясь к остальным: – Стенд возьмите!
Стенд так и стоял возле стены. Словно ничего не случилось, и хозяин сейчас должен его забрать.
Сейчас Генка подойдёт и заберёт стенд. Пусть берёт слева, а он, Денис, справа – так легче нести. Вдвоём легче нести.
Он мотнул головой.
По-прежнему звучала над посёлком музыка.
* * *
Что у Ишимова всё знают – Денис понял, ещё когда только подходил к их «Сибиряку». Двери были настежь, у калитки на улицу валялись брошенные совок и метёлка – наверное, мама Генки наводила особенный порядок в честь праздника, прежде чем идти на площадь. Денис малодушно подумал, что, конечно, никого нет дома… но, едва он ступил за калитку и уже собирался постоять и уйти, как в дверях появился Ишимов-старший. Он совершенно спокойно посмотрел на Дениса (не знает, зашлось сердце) и пояснил:
– Мои все в больнице… а я не смог. Уж подожду, пока привезут… – Он посторонился. – Ты проходи…
Денис подошёл к крыльцу. Музыка продолжала звучать. Марш был без слов, но Денис их хорошо знал – старинные слова… «Нам ли стоять на месте? В своих дерзаниях всегда мы правы…» Он заставил себя собраться и произнёс, на первых словах не узнавая своего голоса – совсем:
– Я пришёл. Я – командир. Если в отряде кто-то… то командир…
Тут он наконец заплакал по-настоящему. Навзрыд заплакал, переломился в поясе и коленках, сел на ступеньки и уткнул лицо в ладони. И только дёрнул лопатками; мужская тяжёлая от работы и от горя ладонь опустилась ему на спину. А потом – неверяще вскинул голову, когда услышал голос Ишимова-старшего:
– Ну что ты, сынок… ты уж не плачь…
Утешает?! Он?! Его?! Утешает?! Он – его?!
Денис всхлипнул. Сказал отчаянно:
– Получается, что я вам принёс смерть. Если бы не я – Генка бы жил сейчас.
– Жил бы, да… – непонятным голосом повторил Ишимов. Убрал ладонь, свесил руки между колен, и спросил, не глядя на Дениса: – Ты помнишь, что Гена болел?
Вопрос был неожиданным. Денис даже вздрогнул. Он совсем забыл про это. Генка ведь не был больным… вернее, был, но вылечился… А Ишимов-старший продолжал – размеренно, тихо:
– Я, Дениска, видел, как дети от этого умирали. От того, что у него было. Много раз видел. Много лет. И знал, что и Гена умрёт. Привык даже к этому. Ну, живёт сын. Ну, работает. Есть-то надо? Ну, умрёт сын. Что он – первый? Вот он и умер… – Ишимов-старший повернулся к Денису. – Есть, Дениска, такие командиры, которые, как что, кричат: «Вперёд!» Но ты-то не такой, это весь посёлок знает. Ты-то всегда «За мной!» кричишь. И в чём твоя вина? Что впереди бежал, а пуля в Генку ударила? Так он за тобой сам бежал… и обогнать хотел. И гордился, что за тобой бежит. Ты бы слышал, как он про тебя рассказывал… и про Империю ваш… нашу. Так что он умер. Правда. Но смерть-то смерти – рознь. Это ведь враньё, когда говорят – мол, всё одно, смерть и есть смерть… Враньё.
Денис молчал. Молчал от горя, от потрясения. Молчал от слов отца Генки. Молчал от того, что Генки не будет больше никогда – ни в музее, ни в отряде, ни в школе – нигде не будет, и с этим ничего не сделать. Молчал, потому что понимал: разве Генка первый? Или последний? Нет, нет… нет. Что он мог сказать? Сидящий рядом шахтёр, казавшийся намного старше своих лет, всё сказал за него – имперского мальчишку:
– Младших-то – примете в пионеры?
Денис вздрогнул. Отстранился. Глотнул.
– Конечно…
– Хорошо. Лидка уж больно к вам рвётся…
У Ишимова-старшего из глаз покатились слёзы. Он поморгал, улыбнулся, встал. Потрепал Дениса по волосам. Кивнул ему. И ушёл в дом.
Денис ещё какое-то время остался сидеть на крыльце. Он слушал марш и пытался осознать всё произошедшее сейчас. Именно сейчас.
* * *
Дома никого не было. Денис забежал сюда, чтобы бросить камеру – на сегодня он отфотографировался – и переодеться хоть как-то. И разозлился почему-то, увидев в почтовом ящике корреспонденцию, хотя ничего необычного или странного в этом не было. Он даже не хотел ничего вынимать, сделал это только по привычке. И так же по привычке посмотрел, что пришло – пока шёл к дому.
Первое, что ему попалось под руки, – был свежий номер «Барабана». Его в посёлке выписывал не он один (а кто не выписывал – до дыр зачитывали в библиотеке, Олег стоном стонал). Но сейчас журнал показался Денису насмешкой. Какой-то мальчишка на обложке… а Генки нет. Его нет. Зачем тогда эта бумага? Но он всё-таки пролистал странички «Барабана». По привычке. Как делал всегда – и вдруг…
Геннадий Ишимов, 13 лет.
Имени Радия Погодина пионерский отряд посёлка Седьмой Горный.
Денис даже потряс головой. Тряхнул журналом, развернул страницы шире.
Геннадий Ишимов, 13 лет.
Имени Радия Погодина пионерский отряд посёлка Седьмой Горный.
Генка смотрел на него с фотки над этой надписью. Серьёзный, даже чуть испуганный. Когда он так снимался, где? Денис не помнил. А ниже фотографии…
Денис добрался до крыльца и сел – почти ощупью, уже читая…
Действующие лица:
Дед Трофимыч – обычный дед, которых на Руси пруд пруди.
Летчик – молодой парень, который умеет летать на самолете и хочет заработать денег.
Человек – выполняет роль ведущего.
Человек:
Расскажу я вам историю, коей сам свидетель был…
Однажды дед Трофимыч ходил с ружьем по тем местам, где молодость прошла. Ружье взял просто так – дед добрая душа.
И вот услышал он гул самолета, который чем-то поле опылял. И дед решил узнать – чем. Лётчик, посадив самолет, вышел, чтобы пообедать и дозаправиться. И вот он сел и стал обедать.
Трофимыч выскочил с ружьем.
Дед Трофимыч:
Красная Армия – победа!
Буржуев в одиночку бьем!
А ну ответь мне, Мистер Шмит,
А то безбожно будешь бит –
Зачем летаешь в облаках,
Людям в сердце вселяя страх?!
Лётчик:
Деда, деда, да ты что?!
