Переминаясь с лапы на лапу, и разрываясь в этих вопросах, Грозный заскулил, желая обратить на себя внимание. Когда Андрей все же повернулся к нему, он склонил голову и снова приник, демонстрируя позу оскорбленного непонимания. «Что не так?!» – как бы говорил он своим видом.
Андрею внезапно стало стыдно – он мог ударить собаку. А за что? За то, что она поступила в сообразности со своими инстинктами и желанием? Грозный ведь не знает на самом деле – что хорошо, а что плохо. Слова он запоминает, но как объяснить такую сложную вещь?
Не выпуская из рук тела птицы, он придвинулся к собаке, словно демонстрируя Грозному результат его поступка.
– Что ты такое с ним сотворил, я не знаю… Но так нельзя! Всегда должен оставаться шанс! А ты набросился на него беззащитного. Если бы я знал, что могу убить единственное в своем роде создание, я бы ни за что не стал этого делать. А ты убил его, понимаешь?! Убил! Конечно, я тоже убиваю зверей, чтобы выжить… Как тебе объяснить, в чем разница… Я могу промахнуться, понимаешь? Я могу проходить весь день и никого не поймать… И я не возьму больше того, что мне нужно. А тебе? Зачем он понадобился тебе?.. Эх, если бы он имел возможность от тебя улететь…
Андрей говорил долго и много, замечая, что Грозный смотрит на него неотрывно. Да что толку – слишком много слов, которые невозможно объяснить собаке, какой бы умной она ни была. Даже человеку иногда невозможно.
Как быть, Рокотов не знал. Но, быть может, пес почувствует его настрой, поймет недовольство? Андрею хотелось верить, что неординарность ситуации плюс желание слушаться человека приведут молодую собаку к единственному выводу: то, что произошло – нехорошо само по себе!
Он наблюдал за тем, как Грозный, осторожно, под сопровождением его взгляда, приблизился к птице, потрогал ее лапой, как будто желал убедиться, что уже ничего не исправить.
Андрей поймал себя на том, что домысливает поведение Грозного, а в реальности совершенно не знает, что же происходит в сознании пса.
– Это птица! Птица! Она умела летать! – сказал Андрей голосом более мягким и, положив журавля, замахал руками. – Летать! Понимаешь? Никто не умеет летать! Я не могу! Ты не можешь! А он – летал! – и Андрей встал, продолжая махать руками, словно крыльями.
– А еще, он был один. Один-одинешенек.
И он показал Грозному отставленный указательный палец.
«Нет, глупо рассчитывать на то, что он поймет суть, а не отдельные слова», – подумал Рокотов и снова посмотрел на птицу. О том, чтобы употребить ее в пищу, не могло быть и речи. Придется закопать. Но не здесь на берегу, а возле жилища, чтобы другие звери не могли разрыть могилу. Именно могилу – только так он понимал итог того обряда, который должен совершить, чтобы упокоить душу прекрасного и удивительного создания.
Он взял журавля в руки и направился к дому.
Грозный постоял недолго в одиночестве, затем побежал догонять человека.
На полпути им повстречалась Тира. Изголодавшаяся за день, она подбежала к Андрею, радостно вихляя задом, и с намерением схватить журавля за лапу или за болтающуюся голову, но подскочил Грозный, зарычал на нее. Андрей внимательно посмотрел на пса, но ничего не сказал, только отметил про себя, что недавние слова его, возможно, не ушли в пустоту.
Он выкопал рядом с тополем яму поглубже, а когда засыпал птицу, сверху водрузил большие куски песчаника, найденные под обрывом, горкой, чтобы не так просто было подрыться. Он замечал, что все это время Грозный терпеливо наблюдал за его действиями, сидя чуть поодаль, и бросая иногда взгляды на мать, которая одна не понимала, что происходит, но приближаться тоже не решалась.
Когда Рокотов покончил с могилкой, болезнь вновь навалилась на него, будто желая отомстить за презрение к себе. Лихорадка вспыхнула с новой силой.
Весь в жару, он замечал за собой странное состояние, когда окружающие его предметы неожиданно потеряли свою ценность и значение, а сам он вообще не мог понять смысл своего нахождения здесь. Что-то неладное происходило с его памятью, как будто кто-то взял ластик и вдруг начал стирать из нее все, что Андрей видел перед собой. Только что он смотрел на печь, как она вдруг превратилась в совершенно непонятный предмет. То же самое случилось с подвешенными к стропилам обрезками мяса – через секунду они казались какими-то ничего не значащими штуковинами. Даже собственные руки и пальцы превратились в шевелящиеся нелепицы.
Всю ночь Рокотова преследовали ужасные сны, похожие на галлюцинации, но в противовес реальности, где суть предметов теряла смысл, эти сны казались вполне понятными и объяснимыми. Он представлял себя то человеком, то каким-нибудь животным. Например, трепещущим от страха сусликом, за которым гонится зверь: похожая на Грозного и огромная как дом собака. Он скрывался от нее в норах, но безуспешно: узкие ходы становились большими тоннелями, в которых негде было спрятаться, – зверь нагонял и там. Сердце готово было разорваться, с такой прытью он пытался убежать, но зверь не отставал. Спасаясь от него, Андрей вновь выскакивал на свет и снова прятался в норах, и снова прятался и выскакивал. И когда эта бесконечная игра в прятки закончилась, он неожиданно увидел себя в теле журавля, взмывающего в небеса. Почва уплыла из-под его ног, теперь он радостно несся навстречу холодному ветру, счастливый от спасения. Но зверь не желал отпускать его. Его пасть тянулась за ним от самой земли. Он все-таки схватил Андрея и начал рвать на части. С криком Рокотов сверзился с километровой высоты, распался на тысячу мелких существ, в ужасе разбежавшихся вокруг и попрятавшихся в своих черных норах. А зверь вдруг завыл голосом Грозного – истошно и тоскливо, будто вымаливал прощение. Зверь говорил о том, что на самом деле ценит каждую жизнь, несмотря на то что вынужден убивать. Зверь жаловался на то, что с этим ничего нельзя поделать, и так будет всегда, покуда его терзает погибельный голод. Зверь плакал, что ему тоже хочется жить, и клялся, божился, повторяя его же слова, что никогда не посмеет взять лишнего. И каждому из тысячи Андреев стало жаль зверя. Все они высунулись из нор, чтобы вновь собраться в единое целое, готовые отдать себя в жертву, невзирая на страх и ужас погибели. И Андрей Рокотов, снова превратившись в человеческое существо, неожиданно понял, что зверь – это он сам и есть. И он же – тысячи, миллионы собак, сусликов и журавлей, ящериц и кузнечиков, и других больших и малых существ, а с ними – несметные множества трав и деревьев, океаны неба и воды, солнце и земля. А все вместе – одна большая тайна, именуемая жизнью.
Но, прежде чем он сумел все это осмыслить, внезапно подступила чернота, густая и властная, как будто желающая стереть все то, что ему привиделось…
Он очнулся утром в поту, слабый невероятно, и долго вообще не мог понять, где находится. Он почти ничего не помнил из своих снов, но даже сейчас, в состоянии бодрствования, ему чудилось, что все вокруг нереально, как будто нарисованное, и что сознание в любой момент может снова отвернуться от него.
В подтверждение этому плавали перед глазами связки вяленого мяса и дрожали стены домика, но некоторое время он не мог признать их за реально существующие предметы. Постепенно это ощущение прошло, Андрей вспомнил берег реки, лодочный домик. Но все это предстало перед ним смутно, будто неверно выполненными мазками.
