– Недолго и до заражения, – проворчал он, – но я приведу все в порядок. Хочу предупредить, будет больно. Надеюсь, у вас хватит мужества.
Он отошел и вернулся с флягой из козьей шкуры и небольшим мешочком, откуда достал льняную тряпочку. Встав на колени, взял свой кинжал, острый как бритва, и быстрым движением вскрыл рану. У Катрин не было времени даже вскрикнуть. Кровь потекла тонкой струйкой. Шотландец обмакнул тампон в жидкость из фляги, потом немилосердно принялся чистить рану.
– Предупреждаю сразу, – сказал он, прежде чем начать процедуру, – будет жечь.
Действительно, жгло, как в аду. Ей хотелось кричать от боли, слезы брызнули из глаз, но она все перенесла молча. Одна слезинка упала на руку Макларена. Он поднял глаза, посмотрел неожиданно нежно и улыбнулся.
– Вы храбрая, я так и думал. Теперь уже все закончено.
– Чем вы ей обработали рану? – спросила Сара.
– Жидкостью, которую мавры называют «дух вина» и пользуют в лечебных целях. Было замечено, что промытая ею рана не нарывает.
Рассказывая, он помазал рану мазью и наложил чистую повязку. Руки его стали удивительно нежными, и вдруг Катрин забыла боль и затаила дыхание. Одна рука скользнула по ее спине, ласково задержалась меж лопаток, и молодая женщина смутилась, почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь. Беспокойство, вызванное ладонью мужчины, пробудило воспоминания о прошедшей молодости. Она уже считала, что ее тело обречено на холодную безответность, потому что в сердце надежда умерла, и вот неожиданно он опроверг это. Она отвернулась, желая избежать его ищущего взгляда, и натянула рубашку быстрым жестом.
– Благодарю вас, мессир. Уже почти не болит. Я постараюсь заснуть.
Ян Макларен опустил руки, поклонился вместо ответа и удалился, провожаемый подозрительным взглядом Сары. Раскрасневшаяся Катрин поспешно одевалась, а потом зарылась в сено. Она уже прикрыла глаза, когда Сара наклонилась к ней. Пламя догорающего костра играло на ее зубах, глаза насмешливо блестели.
– Дорогая моя, – шептала цыганка, – не надо убивать в себе жизнь! Будут еще и у тебя радости…
Катрин предпочитала не отвечать. Она крепко закрыла глаза с намерением заснуть и ни о чем не думать. Вокруг нее уже похрапывали спутники: глухо сопели шотландцы, почти мелодично – брат Этьен. Вскоре к их хору присоединился основательный голос Сары. Этот необыкновенный концерт долго мешал Катрин уйти в сон и забыть тревожные мысли.
Угасавший костер еще отбрасывал красные тени, потом потух, и молодая женщина лежала с открытыми глазами в полной темноте.
В противоположном углу сарая Готье тоже никак не мог уснуть.
На улице стояла тихая холодная зимняя ночь, но первобытный инстинкт лесного человека уже подсказывал ему, что весна не за горами.
Удар топора
Пришло утро, и все готовились в путь. Катрин чувствовала себя лучше, жар, кажется, спал. Воспользовавшись моментом, она попросила Макларена дать ей лошадь. Теперь она побаивалась близкого контакта в дороге с молодым шотландцем, но он встретил ее просьбу холодным взглядом.
– Где я возьму для вас лошадь? Я отдал лошадь вашего оруженосца Фортюна нормандцу. Монах и Сара едут по двое с моими людьми. Я не могу забрать еще одну лошадь у кого-то, пересадив его к другому. Это будет двойная нагрузка для животного. И все ради того, чтобы вы гарцевали в свое удовольствие. Вам так неприятно ехать со мной?
– Нет, – ответила она поспешно, – нет… конечно… но я думала…
Он наклонился к ней так, чтобы никто не слышал их разговора.
– Вы боитесь, зная, что для меня вы не просто закутанная в черную вуаль статуя, на которую смотрят, но боятся приблизиться, а женщина во плоти, которую можно обожать и не бояться сказать ей об этом.
Прелестные губы Катрин сложились в презрительную улыбку, но щеки заметно порозовели.
– Не обольщайтесь, мессир, тем, что вы можете пользоваться моей слабостью, тем, что я ранена и почти беззащитна. Коль вы утверждаете, что близость с вами волнует меня, я сумею опровергнуть это. А теперь по коням! Если не возражаете.
Шотландец поклонился и протянул даме сложенные в замок руки, чтобы она поставила на них ногу. Это был жест, признающий поражение, и одновременно рыцарский знак подчинения. Катрин триумфально улыбнулась и кокетливым движением отбросила вуаль на тамбурин, прикрывавший ее голову. Ее взгляд погрузился в светло-голубые глаза Макларена. То, что она там увидела, заставило ее слегка покраснеть, и, опершись ногой на сложенные руки, она взлетела на круп лошади. Мир был восстановлен. Все оседлали лошадей и покинули Морияк, и никто не заметил тени, пробежавшей по лицу Готье.
Впрочем, этот инцидент стал прелюдией к значительно более серьезным событиям. К полудню конный отряд прибыл в Жалейрак. Густые леса закончились, и пошли хорошо обработанные поля, на которых вскоре взойдут рожь и гречиха; взору предстали большое аббатство и скромная деревенька. Все вместе взятое производило впечатление тихой и мирной жизни. Может быть, этому способствовало солнце, золотившее снега, но во всем скромном местечке, в деревенском монастыре было нечто необычное. Более того, здесь люди не прятались, как в других деревнях, а на главной и единственной улице было много людей, спешивших к приземистой церкви.
Когда подъехали поближе, Макларен придержал свою лошадь и поравнялся с братом Этьеном. Сидя сзади худого шотландца, маленький монах, кажется, бесконечно наслаждался путешествием.
– Что делают все эти люди? – спросил Макларен.
– Идут в церковь, – ответил брат Этьен. – В Жалейраке почитают мощи святого Меана, монаха, некогда прибывшего сюда из Галлии, из-за моря. Его бретонское аббатство было разгромлено и сожжено норманнами. Монахи были вынуждены бежать от них. А собралось много народу потому, что святой Меан считается покровителем всех прокаженных.
Слова вонзились прямо в сердце Катрин. Она побледнела, губы побелели, и она была вынуждена ухватиться за плечи Макларена, чтобы не упасть с лошади. «Прокаженные…» – сказала она беззвучным голосом. На большее ее не хватило, звуки застряли в горле. Толпа, собравшаяся на улице, представляла ужасную картину. Существа, пол которых было невозможно определить, тащились по снегу, опираясь на костыли или палки, показывали почерневшие конечности, культяшки, страшные язвы, пожирающие лицо или конечности, опухоли и лишаи – страшное сообщество, вопившее как в аду, рычащее, умоляющее, стонущее, страждущее избавления.
Монахи-антонианцы, одетые в серые рясы, с голубыми эмалированными бляхами на плече, склоняли к ним свои выбритые головы и помогали преодолевать дорогу.
– Прокаженные, – с отвращением сказал Макларен.
– Нет, – поправил брат Этьен, – только не прокаженные… Здесь чесоточные, страдающие рожистым воспалением, отравленные спорыньей, тухлой мукой, которую они ели из-за нищеты, короче, всем, что приводит к отмиранию конечностей.
