Тишина наступила после выступления королевы. Катрин затаила дыхание, взвешивая услышанное здесь. Она увидела, насколько была в стороне от всех этих событий, не без удивления узнала о попытке убийства своего бывшего любовника Филиппа Бургундского, что, впрочем, не вызвало у нее особых эмоций. Нити, связывающие их, были давно разорваны и не оставили следов, упали в воду, как обрубленный канат корабля, уходящего в дальнее плавание, словно не она, а кто-то другой пережил бурные часы в объятиях красивого герцога, словно это была рождественская сказка.
Все, в том числе и Катрин, обратили взоры на коннетабля. Опустив голову, скрестив руки на груди, он, кажется, глубоко задумался о чем-то. Нарушил тишину старый епископ. Его голос громыхал, как треснувший колокол.
– Уже два раза, сир коннетабль, вы избавляли короля от его недостойных фаворитов. Что же мешает вам сделать это в третий раз? Чем отличается Ла Тремуй от Пьера де Жияка или Камю де Болье? Первого вы бросили в зашитом мешке в реку Орон, второго зарезали. Почему же Ла Тремуй все еще жив?
– Потому что он осторожнее других. Жияк полагал, что находится под защитой дьявола, которому он продал свою правую руку. Голова де Болье была пуста, как детская побрякушка. Голова Ла Тремуя набита опасным коварством. Он знает, что его ненавидят, и действует соответственно. Мы поклялись покарать его, но это нелегко сделать.
Епископ хрипло рассмеялся.
– Речь идет об одном ударе. Я не понимаю, что вас сдерживает. Вы держитесь вдали от двора, ладно! Но у вас достаточно преданных людей.
– Ну и что может сделать один из моих преданных людей? – сухо ответил Ришмон. – Приблизиться к Ла Тремую невозможно, потому что он никому не доверяет. Короля, которого он никогда не покидает, он сделал своим главным защитником. С самого лета они засели в крепости Амбуаз, и Ла Тремуй только один раз вместе с королем выехал в свой собственный замок Сюлли. У нас достаточно желания убить его, но нет средств.
Мрачный тон коннетабля охладил пыл Катрин. Она видела, как руки Иоланды вцепились в подлокотники трона, почувствовала ее раздражение. Зачем эти затяжки, эти вопросы, остающиеся без ответа? К чему этот совет, если на нем заявляют о бессилии рыцарей? Но королева молчала, и Катрин не решилась говорить об этом. К тому же возбужденный епископ поднялся со своего места.
– Хороший лучник может поразить цель в любом месте. Когда Ла Тремуй выйдет…
– Он никогда не выходит! Ла Тремуй стал таким толстым и грузным, что ни одна лошадь его не выдержит. Он передвигается в закрытой повозке, окруженной стражниками, не снимает кольчугу даже во сне, как я думаю!
– Нанесите удар ночью…
– Ночь он проводит в главной башне под охраной пятидесяти вооруженных людей, которым не приходится спать.
– Тогда яд в пищу!
Ришмон тяжело вздохнул, и за него ответил Прежан де Котиви:
– Кушанья и вина опробываются тремя офицерами короля.
Его преосвященство де Бюди вскрикнул, сорвал очки и швырнул их на пол.
– И это все, что вы можете нам сказать, сир коннетабль? Или вы признаетесь здесь в своем бессилии, или Ла Тремуй – само воплощение дьявола? Ради бога, монсеньор, речь идет о человеке из плоти и крови, окруженном другими людьми, имеющими слабости или просто алчными, которых можно подкупить, которые охотно обменяют свою преданность на золото.
– Я не верю в преданность, которую можно купить, сеньор епископ. Конечно, вам нужен человек, преданный человек, готовый пожертвовать собственной жизнью, потому что нанести удар придется на глазах самого короля. Кто из присутствующих здесь готов воткнуть свой кинжал в горло Ла Тремуя и погибнуть тут же под ударами его телохранителей?
Гнетущая тишина последовала за саркастическим вопросом коннетабля. Рыцари были в замешательстве, а грудь Катрин наполнилась гневом. Эти люди не хотели подтвердить свою репутацию смелых воинов. Среди самых отчаянных они были лучшими, и тем не менее никто из них не решался отдать свою жизнь за жизнь врага. Они готовы были к сражению в открытом бою, днем, купаясь в ярких лучах собственной славы, при звуках оружия, трепещущих на ветру флагах. Но убить исподтишка, в тени, неожиданно, и упасть под ударами слуг было недостойно их честолюбия. Может быть, они считали, что королевство без них не обойдется, что они слишком важны для двора, для блеска французского оружия, и не хотели опускаться до положения тайных убийц? А может быть, они недостаточно пострадали от Ла Тремуя? Иначе бы они не цеплялись за свою жизнь всеми доступными им средствами. Они были против Ла Тремуя, но в них не было огня ненависти. Их борьба была скорее политикой, благородным, но холодным желанием вырвать власть у человека, лишить его влияния на короля. Это не было сравнимо с ее ненавистью, исходившей из сердца отчаявшейся женщины, ставшей смыслом ее жизни. Эти люди были просто нежелательны при дворе короля; некоторые из них считали короля пострадавшим от Ла Тремуя, но они не видели своих замков в огне, их фамилии не были вымазаны грязью, их жизни не угрожали, и их близкие не гнили заживо.
Катрин почувствовала привкус горечи во рту, волна гнева прокатилась по ее жилам. И когда грозный голос королевы, в котором звучало недовольство, потребовал:
– Достаточно, господа, необходимо все-таки составить какой-то план, – Катрин встала, покинула свое место и преклонила колено перед троном.
– Если позволите, Ваше Величество, я готова сделать то, перед чем отступают шевалье. Мне больше нечего терять, кроме жизни… и она для меня не так уж дорога, если я смогу отомстить за моего горячо любимого мужа! Соблаговолите только вспомнить потом, мадам, что у меня есть сын, и помогите ему.
Гневный ропот был ответом на ее слова. В едином порыве все сеньоры приблизились к ступенькам, где стояла на коленях Катрин, и все, как один, сжимали эфесы своих шпаг.
– Да простит меня Бог! – крикнул Пьер де Брезе высоким голосом. – Мадам де Монсальви, кажется, считает нас трусами! Дозволим ли мы, господа, чтобы у кого-то были подобные мысли в голове?
Со всех сторон послышались возмущенные, протестующие голоса, но неожиданно они были прерваны речью, звучавшей холодно и резонно.
– С дозволения королевы и мессира коннетабля я осмелюсь, господа, сказать, что ваши заклинания не имеют смысла и вы зря теряете время! Не надо здесь спорить, кто проявит больше героизма. Нужно спокойно обсудить смертный приговор одному человеку и способы его осуществления. Ни один способ, о котором здесь говорили, не показался мне подходящим.
Спокойная уверенность этого голоса привлекла внимание Катрин. Круг рыцарей раздвинулся, и человек по имени Тристан Эрмит, занимавший скромный пост оруженосца коннетабля, прошел вперед. Чем ближе он подходил, тем более пристально вглядывалась в него молодая женщина. Это был тридцатилетний фламандец, блондин с голубыми глазами, холодным взглядом и малоподвижным лицом. Катрин не приходилось видеть подобного выражения лица; даже не лица, а неподвижной маски. Тяжелое, заурядное лицо, на котором полная непроницаемость соседствовала с некой величественностью. Он стал на колено перед королевой, ожидая разрешения продолжать.
