– Это очень сильное лекарство, монсеньор. Тот, кто выпьет его, становится игрушкой в руках того, кто дал выпить. А даме оно необходимо, чтобы вырвать у одного человека великую тайну… тайну сокровища.
И как бы она ни была к этому готова, магический эффект, произведенный этим словом, поразил ее. Лицо камергера стало багровым, а глаза метали молнии. Он схватил молодую женщину за плечо и грубо встряхнул.
– Сокровище, говоришь? Что тебе известно об этом? Говори, говори же! Какая тайна, какое сокровище?
Она прекрасно сыграла сцену испуга, вся съежилась, бросая на него отчаянные взгляды.
– Я всего-навсего бедная девушка, сеньор, откуда я могу знать подобные тайны? Но я прислушиваюсь и понимаю многие вещи. В моей далекой восточной стране рассказывали о солдатах-монахах, пришедших в давние времена защищать Гроб Господина нашего Спасителя. Они унесли с собой большие сокровища. Когда они вернулись в страну франков, король их всех уничтожил…
Отворотом рукава Ла Тремуй вытер пот с лица. Его глаза блестели, как горячие угли.
– Рыцари Храма… – шептал он сухими губами. – Продолжай!
Она с обессиленным видом опустила свои закованные в цепи руки.
– Еще говорили, что перед смертью они успели запрятать большую часть своих сокровищ и что их тайники отмечены непонятными знаками. Человек, интересующий вашу супругу, знает тайну этих знаков.
Разочарование обозначилось на полном лице толстяка. Он явно был удручен и не замедлил продемонстрировать это. Пожав плечами, ворчливо сказал:
– Так еще нужно узнать, где находятся эти знаки.
Катрин ангельски улыбнулась. Ее взгляд излучал искреннюю кротость.
– Возможно, мне не следовало бы говорить об этом, но господин так добр ко мне… а дама так ненавидит меня. Она обещала мне помиловать Феро, но позволила забить его до смерти. Я думаю, она знает, где находятся эти знаки… Прошлой ночью она думала, что я сплю, но я слышала, как она называла один замок, где солдаты-монахи перед казнью содержались в тюрьме… но я не помню название.
Это было так ловко разыграно, что Ла Тремуй больше ни в чем не сомневался. Он снова схватил Катрин за руки.
– Вспомни, приказываю тебе… ты обязана вспомнить! Это в Париже? В большой башне Храма? Это там? Говори!
Она покачала головой.
– Нет… Это не в Париже. Ну, название такое… Ох! Трудное… вроде как Нинон…
– Шинон? Да? Это, конечно, Шинон, да?
– Думаю, да, – сказала Катрин, – но я не уверена. Там есть большая башня?
– Огромная! Донжон дю Кудрэ. Главный управляющий Храма Жак де Молэ был там затворником вместе с другими сановниками во время процесса.
– Значит, – заключила Катрин спокойно, – в этой башне и находятся загадочные знаки.
Толстяк в возбуждении ходил по камере, а Катрин смотрела на него с нескрываемой радостью.
Это Арно когда-то рассказал ей такую историю. Однажды вечером, после разорения замка Монсальви, сокрушаясь об их несчастье, он поведал ей, как старый Монсальви, рыцарь Храма, вместе с двумя другими монахами занимался спасением сказочных сокровищ. Вскоре он умер, так и не рассказав о секрете знаков, ключ к прочтению которых был у главного управляющего.
«Рассказывают, что в тюрьме, – говорил Арно, – в огромной башне Шинона, главный управляющий начертил знаки… к сожалению, не поддающиеся расшифровке. Я их видел, когда был там, но не придал им большого значения. Тогда я был богат и ни о чем не беспокоился… А вот теперь я хотел бы обнаружить эти баснословные сокровища, чтобы восстановить Монсальви». Об этом разговоре она вспомнила в Анжу, когда размышляла о приманке, способной привлечь Ла Тремуя в Шинон. Приманка брошена, и рыба ее заглотнула… Катрин чувствовала огромное удовлетворение. Даже если она не выйдет живой из этой тюрьмы, все равно Ла Тремуй поедет в Шинон, и ловушка захлопнется. Она будет отомщена.
С легким сердцем она смотрела на Ла Тремуя, метавшегося по камере, как медведь в клетке, и словно видела заразу золотой лихорадки, попавшую ему в жилы. Она слышала его бормотание:
– А этого человека надо найти. Я должен узнать, кто это такой! Его имя!.. Уж я-то сумею заставить его говорить!
– Сеньор, – осторожно перебила его Катрин, – если будет мне дозволено дать вам совет?..
Он посмотрел на нее так, будто удивился ее присутствию в камере. Куда только делась его любовная страсть?
– Говори. Ты мне уже сослужила добрую службу.
– На вашем месте я не стала бы никому ничего говорить, чтобы не насторожить людей. Я поехала бы в Шинон вместе со двором… и самим королем, если нужно, и следила бы за почтенной дамой. Так вы обязательно узнаете интересующего вас человека.
Камергер засиял от радости. Хитрая, зловещая улыбка растеклась по его лицу. Он быстро подобрал свой мешок, взял лампу и постучал кулаком в дверь.
– Тюремщик, эй, тюремщик!
Он уже выходил, когда Катрин крикнула:
– Сеньор, сжальтесь надо мной! Вы не забудете обо мне? Правда?
Но он почти не слушал ее. Бросив рассеянный взгляд, Ла Тремуй пообещал:
– Да, да… не беспокойся. Я подумаю об этом. Но молчи у меня, иначе…
Она все поняла: для него она уже потеряла ценность. Сказочные перспективы, открывшиеся перед камергером, увлекли его, и он забыл о ней, забыл о своих похотливых намерениях. Теперь главным предметом заботы стало сокровище… Завтра, а может быть, даже сегодня ночью он уговорит двор перебраться в Шинон.
Катрин выполнила свою миссию, но она сейчас была, как никогда, в опасности: еще до отъезда госпожа Ла Тремуй постарается лишить ее жизни. И кто мог сказать, успеют ли Пьер де Брезе и Тристан Эрмит вовремя прийти ей на помощь? Катрин снова вытащила кинжал и приложилась дрожащими губами к рукояти с ястребом.
– Арно, – шептала она, – ты будешь отомщен. Я сделала все, что могла… И да сжалится надо мной Всевышний.
Ночь отмеривала в тишине свои последние часы. Никто не пришел в камеру.
* * *
Когда около полудня Эйселен вошел в камеру Катрин, неся в руках миску, наполненную жидкостью неопределенного цвета, в которой плавали капустные листья, кружку и кусок черного хлеба, он выглядел совершенно убитым. Его грубое лицо со смазанными чертами и редкими волосами носило отпечаток большой грусти. Он поставил миску, хлеб и воду к ногам Катрин.
– Вот твой обед, – вздохнул он. – Я хотел бы дать тебе что-нибудь более сытное, потому что тебе нужны силы, но ешь, что принес.
Катрин ногой оттолкнула отвратительный суп, в котором она не нуждалась после курицы Ла Тремуя.
– Я не хочу есть, – ответила она. – Но почему ты сказал, что мне понадобятся силы?
– Потому что до ночи еще далеко. А после отбоя за тобой придут, и я должен буду… Но ты ведь простишь меня, скажи? Я не виноват, ты знаешь. Я должен исполнять свои обязанности.
