– На мамку соседи жаловались?
– Какая еще мамка? – возмутилась Женька.
– Моя, естественно, – кивнула девица в глубину
квартиры. Тетка, что открыла нам дверь, со счастливой улыбкой на устах
размазывалась по стенке.
– А что мамка-то, буйная? – на всякий случай проявила
интерес Евгения Петровна.
– Нет.
– Чего ж тогда жалуются?
– Она песни поет, громко.
– Нас, собственно, Кошкина интересует, – вмешалась
я. – Мы получили ее письмо…
– На мамку жаловалась?
– А было за что?
– Нет. Они вроде ничего, уживаются. Мамка, когда из запоя
выходит, такая душевная делается. Ее все бабки жалеют, а пьет она по слабости
характера. Батя от нас свалил, козел старый, а мамка все никак не угомонится.
Пока он с нами жил, она все охала, что он пьяница, дал бы бог спокойно хоть
чуть-чуть пожить, прибрав батяню. А он какую-то дуру нашел и к ней свалил.
Мамке нет бы радоваться, так она сама запила. Полный дурдом.
– Нам бы Кошкину, – со вздохом напомнила я.
– Так ее нет, – удивилась девица.
– Это мы уже поняли, – кивнула Женька, ее терпению
можно было позавидовать. – Вопрос, когда она ушла и когда,
предположительно, вернется?
– Да ее, наверное, дня три как нет.
– Уехала куда-то?
– Наверное. – Чувствовалось, что девицу разговор уже
утомил и она не знает, как от нас избавиться, но тут тень вдохновения пала на
ее лицо, и она заявила: – Надо у Петровны спросить, она все знает.
Девушка резво направилась к третьей справа двери и громко
постучала, махнула нам рукой, приглашая приблизиться, и распахнула дверь.
Возле окна сидела женщина лет шестидесяти, вязала крючком
кружево из белых ниток и тихо что-то говорила коту, красавцу килограммов семи
весом в ярко-красном ошейнике. Кот почесывал за ухом и иногда в такт ее словам
кивал.
– Петровна! – заорала девица. Мы от неожиданности
подпрыгнули, женщина подняла голову, отложила вязание и не спеша вытащила из
ушей беруши.
– Чего ты орешь? – спросила сердито.
– Как не орать, если ты ничего не слышишь? Тут Кошкину
спрашивают, из газеты.
– Из газеты? – Женщина с минуту нас разглядывала, потом
предложила: – Проходите.
Мы прошли, и девица с облегчением закрыла за нами дверь.
– Здравствуйте, – громко начала Женька. Женщина
посмотрела укоризненно:
– Я отлично слышу. Зойка в запое, Юлька ее воспитывает, они
целый день орут, кот на кухню боится выходить, хотя должен был привыкнуть. Она
что, в газету жаловалась? – внезапно сменила тему женщина.
– Нет, – честно ответила Женька и кивнула на
меня. – Она прислала нам письмо, довольно странное. У нее как с головой
вообще?
– С головой у нее нормально, – вздохнув, ответила
женщина и вдруг в лице переменилась. – Было, до недавнего времени.
– Так, – обрадовалась Женька бог весть чему. – А с
недавнего времени?
– С недавнего времени чудить стала.
– Интересно. А поподробнее нельзя?
Петровна махнула рукой:
– Кто-то у нее в комнате обыск устроил. Это она так говорит.
В ее отсутствие в вещах роется. Замки принялась менять. Стала нервная, вроде
как не в себе. Я, признаться, вспылила, потому что обидно стало: кто в ее
комнате шарить может? Я, что ли? Вроде как она намекает. Кому такое понравится?
Ну, я ей и сказала… разругались мы, одним словом, и с тех пор не разговариваем.
Хотя, если честно, – понизила голос женщина, – Зойка вполне могла в
ее комнату заглянуть. Ключ Машка раньше в столе на кухне оставляла, а Зойка в
белой горячке, когда бутылку ищет, куда хочешь залезет. Хотя какая у Машки
бутылка? Она не пьет ничего, кроме чая…
– Она ведь на инвалидности? – решила вмешаться я.
– Ага. Уж года три. Сердце больное. Нервничать ей никак
нельзя, а тут она такое выдумала. С чего бы? Хотя Зойка…
– Соседка сказала, что Кошкина отсутствует уже несколько
дней, – влезла Женька.
– Так и есть. С субботы ее нет, так что, выходит, пятый день
сегодня.
Мы с Женькой переглянулись.
– И где она может быть?
– Ума не приложу. Беспокоиться начала, может, она в больницу
легла? Мы как поссорились, так и не разговаривали, она упрямая, да и я не
лучше. Уехать-то ей некуда, родни никакой, по крайней мере, я ни о ком не
слышала. Так что она либо в больнице, либо… даже не знаю где.
– А вы точно видели ее последний раз в субботу?
– Точно. Я из магазина шла, она мне навстречу попалась,
кивнули друг другу и разошлись. Она с сумкой была, значит, в магазин
направилась.
– И из магазина она не вернулась?
– Нет, – убежденно кивнула женщина. – Я весь день
дома была, внука ждала, он приехал только в семь вечера, оттого я от дома
никуда, гулять вышла и то от подъезда ни на шаг. Вечером Сережку проводила до
остановки – и домой, давление у меня что-то поднялось. В воскресенье жара была
не приведи господи, и я тоже из дома ни шагу, вечером во дворе погуляла, когда
чуть свежее стало. Машки не было. В понедельник я беспокоиться начала: если б
она куда собиралась уехать, не мне, так Юльке сказала бы. Машкина очередь
убираться, обычно мы договариваемся, если уезжаем куда, чтоб, значит, дежурство
перенести, а она ни слова. Чудно. Вчера я подумала, может, мне к участковому
сходить, а ну что с соседкой случилось?
– Кто-нибудь из родных у нее есть? – спросила Женька и
тут же удрученно добавила: – Ах да… что, вообще никого?
– Муж, бывший. Неподалеку живет.
– Может, она у него?
– Что вы! Он женат лет десять. А жена… короче, черт в юбке.
– Значит, отношения они не поддерживают?
– Почему же, он звонит, когда его мегеры рядом нет. Чтоб
заходил, не помню. Машка рассказывала, на день рождения и на Восьмое марта он
ей всегда что-нибудь дарит, виноватым себя чувствует, вот и…
– В чем виноватым? – насторожилась Женька.
– Как в чем? К другой ушел.
– А-а…
Тут я некстати подумала, сколько мужчин к другим женщинам
уходят, не чувствуя себя виноватыми; получается, либо муж Кошкиной мужик
исключительно совестливый, либо у него на то причина посущественнее.
