Паром подошел к берегу, народ начал рассаживаться по
машинам. За рулем была подружка, а я первым делом позвонила мужу, минут пять
расписывала местные красоты и выслушала речь о том, как осточертели ему учеба и
одиночество. На одиночество он особо напирал и тут же поинтересовался, когда я
вернусь. Я ответила весьма туманно, что Ромке не понравилось, однако он нашел в
себе силы не скандалить по обыкновению, и мы простились вполне мирно.
– Звони Волкову, – сказала Женька, которая уже давно
нетерпеливо поглядывала на меня. Я набрала номер телефона и с облегчением
услышала голос:
– Да.
Узнав, кто ему звонит, Волков обрадовался. Мы сообщили, что
находимся в городе и хотели бы встретиться. Тут он немного приуныл и сказал,
что освободится только через два часа. Мы в свою очередь заверили, что нас это
вполне устроит.
– Советую посетить наш музей, – сказал он на прощание.
– Непременно.
– Куда? – спросила Женька, останавливаясь на перекрестке.
– В музей.
Музей находился недалеко от центральной площади. Это было
солидное двухэтажное здание девятнадцатого века из красного кирпича. Мы
оставили машину на площади и вошли внутрь. Минут двадцать бродили по залам.
Исторические реликвии никакого отклика в наших душах не нашли, наверное,
потому, что мысли были заняты совсем другим. Увидев женщину с табличкой на
груди, я подошла к ней и спросила:
– Простите, нас интересует Рождественский монастырь, что в
тридцати километрах отсюда. Нет ли в вашей экспозиции… – Я не успела
договорить, а она уже качала головой:
– У нас вы ничего не найдете. В городе есть музей русского
православия, вот там имеется несколько экспонатов… а, собственно, что вас
конкретно интересует?
– После войны там был лагерь военнопленных. Мы журналисты,
хотели бы написать об этом.
– В соседнем здании есть небольшая экспозиция, все, что
касается того времени. Я вас провожу.
Пока мы переходили в соседнее здание, женщина, звали ее
Ирина, рассказала нам, как создавали экспозицию. Мы это уже слышали. Некоторое
время назад в Рождествене собрались поставить памятник погибшим военнопленным.
Но местные жители этому воспротивились.
– В результате памятник поставили на городском кладбище, а в
музее открыли экспозицию, в этом нам очень помогли немецкие коллеги. Вот здесь,
пожалуйста.
Мы вошли в небольшой зал, где на стенах висели фотографии:
пожелтевшие довоенные снимки. В витринах были выставлены самодельные кружки,
сохранившиеся письма, шинель.
– Лагерь просуществовал до сорок девятого года? –
спросила я.
– Да.
– Куда потом отправили заключенных?
Женщина посмотрела на меня с непониманием:
– Вы, должно быть, не знаете. В сорок девятом году произошла
трагедия, в результате которой военнопленные погибли. – Мы с Женькой
переглянулись, а Ирина принялась объяснять: – В то время началась разборка
Рождественского храма, который построили в середине девятнадцатого века,
считалось, что никакой ценности он не представляет. Монастырь после революции
был закрыт, успел основательно обветшать, вот и решили строительный материал
пустить на хозяйственные нужды. Разборкой храма военнопленные и были заняты. В
северном притворе хранилась взрывчатка, в результате неосторожного обращения с
ней двадцать пятого апреля произошел взрыв, все военнопленные погибли.
– Двадцать пять человек? – спросила я.
– Да. На тот момент там находилось двадцать пять
военнопленных. Вон их фамилии, – указала она на одну из витрин.
– Погибли только военнопленные? – уточнила я. –
Никто из охраны не пострадал?
– Охраняли их всего восемь солдат, по четыре в смене, –
пояснила Ирина. – Места здесь в то время были глухие, пленные свободно
передвигались по деревне, без всякого конвоя. На ночь их запирали в монастыре,
днем они работали на разборке храма. Когда произошел взрыв, рухнул свод, и все,
кто в тот момент находился внутри, погибли. Все четыре охранника, по счастливой
случайности, были на улице и остались живы.
– А что за взрывчатка там хранилась? – спросила Женька.
– Рядом строили железную дорогу, почва здесь каменистая, в
общем, для нужд строительства.
– Довольно странно держать ее в такой близости от
военнопленных.
– Вы имеете в виду, что они могли ею воспользоваться? Но
зачем? Война закончилась. Бежать? Куда? Здесь на сотни километров непроходимые
леса. Немцы ждали возвращения домой и о побеге не помышляли. К тому же склад
был заперт и, разумеется, охранялся.
– Вы сказали, взрыв произошел в результате чьей-то
халатности?
– Да, была создана комиссия, главный инженер строительства
давал объяснения, как это все произошло.
– Виновных наказали?
– Собственно, виновных не было, то есть ничего конкретно
установить не удалось. Несчастный случай, такое бывает. Может быть, взрывчатку
неправильно хранили, как-то не так складировали. Я в этом не особенно
разбираюсь. Завал, образовавшийся после взрыва, пытались расчистить, но…
техника тогда требовалась на строительстве железной дороги, и рабочих рук не
хватало.
– И тела пленных до сих пор остаются под завалами?
– Сейчас там ведутся работы. Если останки будут найдены, их
захоронят на городском кладбище. Хотя вряд ли там что осталось. Взрыв был очень
мощный, да и столько времени прошло… Через несколько месяцев в монастыре уже
была тюрьма.
– А это место просто огородили забором, – подсказала
Женька.
– Да, все так и было. Несколько раз собирались разобрать
завал, но… Только теперь, когда монастырь передали епархии…
– А фамилии солдат, охранявших пленных, имеются? –
спросила я.
– Да, конечно. Вон та шинель принадлежала одному из них,
Рогожину Семену Ильичу. Его потомки до сих пор живут в Рождествене.
– Так он был из этих мест?
– Вот этого не скажу.
– Послушайте, – не выдержала Женька. – Неужели ни
у кого до сих пор не возникло вопроса: а был ли этот взрыв случайным?
