– Значит, так, – хмуря лоб, завела Ольга. Женька
закатила глаза, а я пожала плечами – мол, за что боролись, на то и напоролись. –
Познакомились мы давно, лет десять назад, когда Маша сюда переехала.
– Может, момент знакомства мы пропустим, – робко
вклинилась Женька.
– Хорошо, – охотно согласилась Ольга. – Сын у меня
в школе учился – он сейчас в армии, – так вот, русский язык сыну никак не
давался, писал хуже татарина, в одном слове пять ошибок делал, все переврет,
просто наказание. Ну соседка мне и подсказала к Маше обратиться. Она тогда еще
работала, но у кого деньги лишние? Я к ней, упросила с ним позаниматься, мне-то
как удобно, она живет в соседнем подъезде. Уговорила ее, в общем. А она тогда
только-только с мужем развелась и сюда переехала, у них раньше «хрущевка» была,
двушка, разменяли на комнаты с подселением, хотя ее бывший мог бы ей квартиру
оставить, у его мегеры своя была, причем трехкомнатная. Но жена его такая
пакость, копейки не упустит, вот он и претендовал. И что? Его комнату они
теперь сдают за копейки, а Машка всю жизнь мучается, со своей пенсией она разве
из коммуналки выберется? Конечно, она тогда здорово переживала, развод, соседи
эти… может, потому к Сашке моему и привязалась, детей-то своих у нее нет, а он
у меня добрый, характер – чистое золото. Я тогда на заводе работала, со смены
приду, а он у нее в библиотеке. И уроки выучит, и покормит она его. Деньги она
с меня почти сразу брать перестала. Конечно, я как могла отблагодарить ее
пыталась, человек она хороший, вот мы и сдружились. В выходной к нам на дачу, в
отпуск – втроем, считай, Сашку вместе поднимали. Потом он в армию ушел, а меня
черт попутал, замуж вышла. Конечно, выгнала свое счастье через полгода, а с
Машей так и дружили. Люди удивляются – чего, мол, у вас общего? А что надо?
Чтоб человек был хороший. Она в больнице – я к ней каждый день, и вообще…
помогаем друг другу. Она, конечно, странная. Бывает, такое скажет, хоть стой,
хоть падай. Я за десять лет привыкла, и когда она эти свои идеи начала
высказывать, ну, про то, что следят за ней и все прочее, я поначалу решила –
так, ерундится.
– Когда она впервые об этом заговорила?
– В конце весны. В апреле у нее отец умер. С этого все и
началось.
Женька шумно вздохнула и посмотрела на меня так, точно
желала сказать: «вот видишь, а ты сомневалась», я ядовито улыбнулась в ответ,
потому что, если честно, по-прежнему понять не могла, с какой такой стати мы битый
час пристаем к людям с вопросами? Еще большей загадкой оставался тот факт, что
я продолжаю сидеть, вместо того чтобы двигать домой и заняться чем-то полезным.
На худой конец телевизор посмотреть, все лучше, чем слушать рассказы об этой
Кошкиной.
– Чем занимался ее отец? – только что не облизываясь,
спросила Женька. Вопрос поверг даму в замешательство.
– Так ничем. Пенсионер он.
Физиономия Женьки вытянулась, подружка дважды моргнула, а я
еще раз ядовито улыбнулась. Женька недовольно на меня покосилась и с неизвестно
откуда взявшимся энтузиазмом продолжила:
– Но он ведь не всегда был пенсионером?
– Не всегда, – согласно кивнула Ольга. – Он
вообще-то уже старенький был. Тут вот какое дело. Он Машкиной матери был старше
лет на десять, первая жена у него умерла, вроде от рака, хотя точно не скажу,
детей они не нажили, и он один остался, тут их кто-то с Машиной матерью и
познакомил. Свел черт на кривой дорожке.
– Почему? – вытаращила Женька глаза. Ольга их тоже
вытаращила, потом пожала плечами:
– Человек он был так себе. Если верить Машке, и вовсе не
человек, а гад ползучий. Нехорошо так о родителе, но что есть, то есть. Я-то
никогда его не видела и знаю обо всем лишь с ее слов. Так вот. Стали они жить с
Машкиной матерью, и она родила ему двоих детей, сначала сына, а потом и дочку.
– Соседка сказала, у Кошкиной никакой родни нет, –
вспомнила я.
– Так и есть. Сейчас все объясню. Значит, жили молодые
скверно, хотя молодой был уже не молод и мог бы вести себя поприличней, в том
смысле, что жизнь должна бы научить его уму-разуму. Хотя мужиков жизнь ничему
не учит, вот хоть взять моего идиота, к примеру…
– Давайте все-таки о Кошкиной, – испуганно попросила
Женька.
– Хорошо, – кивнула Ольга. – Короче, ревновал он
жену к кому попало и бил смертным боем. Машу послушать, так форменный садист
был. В общем, мама Машкина умерла, когда та еще в школе училась, брат к тому
времени жил в другом городе. Она и подалась к брату от папаши подальше, то есть
как раз в наш город и приехала. Закончила здесь техникум, вышла замуж… да, а брат
с женой развелся и в скором времени погиб. Какая-то глупая история, Машка
ничего толком не рассказывала, но утверждала, что погиб он из-за отца. Вообще,
ее послушать, так все их беды были от непутевого родителя. За грехи отцов
приходится расплачиваться детям, так она всегда говорила. Отца она терпеть не
могла, считала, что он мать в могилу свел раньше времени. И вдруг он ей письмо
прислал, дескать, лежит в больнице, умирать собрался. Оно и пора, возраст-то
уже того… критический. Ну, Машка и поехала в Воронеж, где батя жил. Думаю, она
все-таки на наследство рассчитывала, дом у них, по ее словам, был уж очень
хороший. Допустим, теперь подобным домом никого не удивишь, но он, считай, в
центре города, так Машка рассказывала, и по-любому денег стоит, а ей ее коммуналка
как кость в горле, вот и мечтала она хотя бы однокомнатную купить. Но папаша и
здесь подгадил, он в третий раз женился и дом жене отписал. Когда Машка
приехала, отец уже помер, и от всего его наследства она ничегошеньки не
получила, все, что взять позволили, – это фотографии матери да ее,
детские, в чулане, говорит, валялись. Надо сказать, из Воронежа она явилась
сама не своя, вроде как подменили ее. Она и так молчунья, а тут слова из нее не
вытянешь. Конечно, понятно, разочарование, то да се, да и отец все-таки, но,
если честно, мне это странным показалось. А потом она исчезла на три дня.
– Как исчезла? – нахмурилась Женька. Я, признаться,
тоже насторожилась.
– А вот так, как в этот раз, никому ничего не сказала и
уехала. Само собой, я волновалась и, когда она вернулась, стала выспрашивать,
где ее носило. Она ответила, что к подруге ездила. Только ни о какой такой
подруге я раньше не слышала и еще тогда подумала: врет Машка. А чего ей
врать-то? И вот после этого начались все ее глюки. Сначала ваза разбилась. Уж
она мне с этой вазой всю душу вымотала, мол, не могла она разбиться и все тут.
Ну, я спорить не стала. Дальше – больше. Кто-то в ее вещах рылся, на скамейке
напротив ее окон какой-то мужик сидит. Мужики тут сидят, потому что пивнуха
рядом, но она и слышать ничего не хотела, одно твердила: извести меня хотят.
– И кто, по ее мнению, хотел извести? – вздохнула я.
