— Как твоя нога?
Девочка пожала плечами, хотя ее лицо сморщилось от боли.
— Думаю, в порядке. Эта штука была настоящей?
— Спрашиваешь! — ответил я.
— Но это было… Это ведь не было…
— Человеком, — закончил я. — Нет. Но черт побери, детка, вокруг не так уж много настоящих людей. Оглянись. Банди, Мэнсон
[1]
и прочие твари. Прямо здесь, в Чикаго, существуют Варгасси с Маленькой Италией, ямайские банды и тому подобное. Животные. Мир просто кишит ими.
Девочка шмыгнула носом. Я посмотрел на нее. Она казалась печальной и слишком серьезной для своего возраста. Мое сердце оттаяло.
— Я знаю, — сказала она. — Мои родители такие же. Немного. Они правда ни о ком не думают. Только о себе. Даже друг о друге не думают — только о том, что можно сделать друг с другом. А я для них — игрушка, которую можно засунуть в чулан и достать, когда придут гости, чтобы продемонстрировать, что я красивее и лучше их игрушек. Остальное время я им просто мешаю.
— Эй, ну ладно тебе, — возразил я. — Ведь все не так плохо, верно?
Она посмотрела на меня, отвела взгляд.
— Я к ним не вернусь, — сказала она. — Мне плевать, кто ты такой и что умеешь делать. Ты не сможешь заставить меня вернуться к ним.
— Вот тут ты ошибаешься, — ответил я. — Я тебя здесь не оставлю.
— Я слышала, как ты говорил со своим другом, — сказала она. — Мои родители пытаются вас подставить. Почему ты вообще этим занялся?
— Мне нужно еще шесть месяцев проработать на лицензированного сыщика, прежде чем я смогу получить собственную лицензию. И у меня есть слабое место: одинокие детишки в большом гнусном ночном городе.
— Здесь хотя бы никто не пытается убедить меня в том, как я им дорога. Я видела кучу диснеевских фильмов о родителях, обожающих своих детей. О волшебной связи, которую якобы создает любовь. Но это туфта. Как ты и тролль. — Девочка положила голову мне на плечо, обмякла, и я почувствовал, насколько она устала. — Магии не существует.
Я молчал. Нелегко слышать подобное от ребенка. Мир десятилетней девочки должен состоять из музыки, и смеха, и дневников, и кукол, и грез — а не жестокой, голой, пресыщенной реальности. И если света нет даже в сердце ребенка — такой крошки, как эта, — на что нам вообще надеяться?
Еще через несколько шагов я осознал нечто, в чем не хотел себе признаваться. Тихий ледяной голосок пытался сообщить мне то, что я не хотел слушать. Я занимался чародейством, чтобы помогать людям, чтобы сделать мир лучше. Но сколько бы мрачных духов я ни победил, сколько потенциальных темных колдунов ни выследил, в темноте меня всегда будет поджидать новое, более ужасное зло. Сколько бы потерянных детей я ни нашел, десятки других сгинут навеки.
Сколько бы я ни сделал, сколько бы мусора ни убрал, это лишь капля в океане.
Весьма неприятные мысли для усталого, потрепанного парня, чьи руки заняты десятилетней девочкой.
Мелькающие огни заставили меня поднять голову. Вход в один из проулков между зданиями был перетянут желтой полицейской лентой, поблизости стояли четыре полицейские машины с включенными мигалками. Фельдшеры выносили из проулка накрытые носилки с телом. Сверкали фотовспышки.
Я в нерешительности остановился.
— Что? — пробормотала девочка.
— Полиция. Может, следует сдать им тебя.
Я почувствовал, как она устало пожала плечами.
— Они отвезут меня домой. Мне все равно. — Она снова обмякла.
Я сглотнул. Асторы принадлежали к чикагской элите. Они обладали достаточным влиянием в старом городе, чтобы навсегда избавиться от посредственного будущего частного сыщика. И они могли позволить себе дорогих адвокатов.
— Это паршивый мир, Дрезден, — сообщил мне тихий ледяной голосок. — И хорошим парням не победить, если у них нет денег на дорогого адвоката. Ты окажешься в тюрьме, не успев и глазом моргнуть.
Мои губы искривила горькая улыбка. Один из копов, женщина, заметил меня и, нахмурившись, принялся рассматривать. Я развернулся и пошел в другую сторону.
— Эй, — сказала женщина. Я продолжал идти. — Эй! — повторила она, и я услышал торопливые шаги за спиной.
Я поспешно укрылся в тенях и свернул в первый попавшийся проулок. Тени за грудой ящиков создавали отличное укрытие, и я затаился в них вместе с девочкой. Скорчился в темноте, подождал. Шаги приблизились, потом начали удаляться.
Я сидел, ощущая, как тяжесть и мрак въедаются в мою кожу, в мою плоть. Прижавшаяся ко мне девочка дрожала и не шевелилась.
— Оставь меня, — наконец сказала она. — И перейди через мост. Тролль пропустит тебя одного.
— Да, — ответил я.
— Тогда иди. Когда ты уйдешь, я выйду к полицейским. Или что-то вроде этого.
Она лгала. Не знаю почему, но я в этом не сомневался.
Она пойдет к мосту.
Мне говорили, что храбрость — это когда делаешь то, что должен, даже если тебе страшно. Но иногда я задумываюсь, на самом ли деле все так просто. Иногда мне кажется, что храбрость — это снова встать на ноги, когда силы твои иссякли. Обработать еще одну пачку документов, когда не хочется. А может, это обычное упорство. Я не знаю.
Для меня это не имеет значения. Я чародей. На самом деле я не принадлежу к этому миру. Наш мир отвратителен. Возможно, он годится для троллей, и вампиров, и всех прочих мерзких злобных существ, что наводняют наши кошмары (в то время как мы прижимаем к груди учебники по физике и уверяем себя, что этих тварей не существует), — но не для меня. Я не стану его частью.
Я сделал глубокий вдох в темноте и спросил:
— Как тебя зовут?
Она ответила не сразу. Потом произнесла дрожащим голосом:
— Вера.
— Вера, — повторил я. И улыбнулся так, чтобы она почувствовала мою улыбку. — Меня зовут Гарри Дрезден.
— Привет, — прошептала она.
— Привет. Ты когда-нибудь видела что-либо подобное? — Я сложил руку чашечкой, призвал последние остававшиеся у меня капли силы, и кольцо на правой руке замерцало теплым светом. Он озарил лицо Веры, и я увидел на ее гладких щеках дорожки от беззвучно пролитых слез.
Она покачала головой.
— Вот, — сказал я и снял кольцо. Надел его на правый большой палец девочки, где оно немного болталось. Свет погас, и мы снова оказались в темноте. — Сейчас я тебе кое-что покажу.
— Батарейка села, — пробормотала она. — У меня нет денег на новую.
— Вера, ты можешь вспомнить самый лучший день в своей жизни?
Минуту она молчала. Потом едва слышно прошептала:
