— Очень приятно. — Он церемонно поднялся,
представился и пожал нам руки, после чего заказал чай и пирожные, успев за это
время дважды нас рассмешить. В кафе мы просидели часа полтора и договорились
встретиться вечером.
Поначалу наши встречи были вполне невинны, я везде
появлялась с Машкой, так что домой Пашка отвозил не меня одну, а нас обеих.
Надо полагать, ему это здорово надоело, на свидания он стал являться с
приятелем, который всерьез взялся за Машку. Естественно, она влюбилась, скорее
за компанию, и через некоторое время на Пашкиной даче произошло долгожданное
событие, о котором мы с Машкой взахлеб поведали друг другу. Я пребывала на
седьмом небе от счастья. Счастье было безграничным, потому что даже завистники
были вынуждены признать, что Пашка переменился. По крайней мере, с другими
девушками его больше не видели.
Мы с ним начали строить планы. В основном, конечно, я. К
примеру, я настойчиво советовала ему восстановиться в университете, откуда его
вышибли после первого курса. Очень занятый бог знает чем, Пашка, должно быть,
по забывчивости, на экзамены попросту не явился. Я тоже собиралась поступать в
университет и усиленно занималась с Машкой. Впрочем, учеба ей давалась легко, ее
родители нас не беспокоили, и я думала, идиллия продлится вечно. У меня есть
любимый, есть Машка, жизнь прекрасна и обещает быть еще лучше. На городском
конкурсе пианистов я получила первую премию, и Пашка так этим гордился, точно
не я, а он ее получил. В газете напечатали обо мне заметку с фотографией и
подписью под ней: «Юля Ким — яркая звездочка на нашем музыкальном небосклоне».
Пашка месяц таскал с собой эту газету, пока она совершенно не истрепалась. А
потом я стала замечать в нем перемены — сначала некую задумчивость, потом
разговоры, в которых чаще всего доминировали сентенции типа «жить хорошо, но с
деньгами жить значительно лучше». Затем появились старые его друзья, которых я
ранее не видела. Пашка приобрел новую машину и избегал разговоров о том, где он
взял на нее деньги. О том, на какие средства он живет — причем вполне сносно, а
в последнее время даже припеваючи, — он вообще говорить не любил. Полагаю,
потому что вранье не особенно жаловал, а может, считал себя выше этого.
Теперь, конечно, странно, как я могла так долго пребывать в
неведении. Возможно, из-за того, что круг общения у меня ограничивался Машкой и
еще двумя-тремя девочками из класса, которые знали о Пашке и его делах не
больше моего. Он часто бывал у нас дома, но, боюсь, что папа его даже не
замечал, поглощенный своими делами. С отцом мы все больше отдалялись друг от
друга, что в тот момент меня устраивало, мы с Машкой жили вполне независимо.
Однажды Пашка позвонил и попросил меня забрать сумку из
камеры хранении в аэропорту. Разумеется, я спросила, что это за сумка и с какой
такой стати мне тащиться в аэропорт. Пашка объяснил, что сумка предназначается
ему, а оставил ее там приятель, который был проездом в нашем городе и не имел
времени встретиться с Пашкой. В сумке икра из Астрахани, Пашка намеревается ее
продать, у него и покупатель уже имеется, покупатель ждет товар сегодня, а у
самого Пашки нет никакой возможности его забрать. Не будь я тогда такой дурой,
сразу бы заподозрила неладное, особенно в свете тех инструкций, которыми он
снабдил меня вместе с номером ячейки и кодом: куда я должна посмотреть, что
сделать и прочее в том же духе. Он заставил меня дважды повторить, что я должна
сделать, прежде чем забрать сумку, я повторила и обо всем счастливо забыла уже
через пять минут. Разумеется, Машка увязалась со мной. Наверное, что-то вроде
предчувствия посетило меня в тот день, потому что вопреки всякой логике я
упорно не хотела брать ее в аэропорт. Мы даже поссорились, Машка обиделась, и я
пошла на попятный.
Мы взяли такси, как велел Пашка, и поехали. Попросив
водителя подождать, прямиком отправились к ячейкам и, весело болтая, забрали
сумку. На выходе из аэропорта нас и взяли. Понятия не имея, во что вляпались,
мы поначалу даже не особенно испугались и разгневались: мол, в чем дело и какое
вы имеете право… В сумке оказался килограмм героина. Поверить в такое я не
могла. То есть категорически отказывалась принять очевидное, хотя наличие
наркоты легко объясняло и Пашкину развеселую жизнь, и малоприятных дружков, и
даже его наставления. Но я отказывалась верить, что Пашка имеет к этому
отношение, и уж тем более была не в состоянии вообразить, что он попросту меня
подставил.
Уже во время следствия я узнала, что интерес к нему у
правоохранительных органов возник давно, и Пашка о нем догадывался, оттого и
отправил за «грузом» меня. Поведи я себя иначе, у нас был бы шанс отделаться
жутким испугом. Юные девушки, ни в чем скверном не замешанные, прилежные
ученицы, опять же папа-профессор… Надо было только одно: рассказать правду. Но
я молчала, потому что сдать Пашку не могла. Просто не могла и вообще перестала
говорить что-либо, доводя следователя до бешенства. Я молчала потому, что
любила Пашку, а Машка молчала, потому что любила меня. И мы получили на всю
катушку, чтоб другим неповадно было. И папа-профессор, и лучший в городе
адвокат ничем не помогли, потому что на суде мы тоже молчали, как две рыбы, и
судья расценила это как злостное нежелание раскаяться. Вот так вместо
университета мы оказались в колонии для несовершеннолетних. После приговора я
рыдала всю ночь и молила господа лишь о том, чтобы оказаться в одной колонии с
Машкой, потому что была уверена: Машка там не выдержит, тюрьма для нее
совершенно неподходящее место. Как будто оно подходило мне. Господь меня
услышал, или просто нашлись добрые люди, но мы попали в одно место.
Выжили мы исключительно благодаря оптимизму Машки.
— Живут и там люди, — весело заявила она еще по
дороге. — И мы привыкнем.
Она улыбалась и строила планы, и мне при виде ее стойкого
жизнелюбия раскисать было стыдно. Очень скоро жизнелюбие мне понадобилось.
Время шло, а от Пашки не было ни одного письма. После нашего ареста из города
он исчез, Машка выдвинула версию, что он не пишет, потому что в бегах и, куда
писать, попросту не знает, и ему сейчас гораздо хуже, чем нам, потому что мы
вдвоем, а он там один и страдает в неведении и отчаянии. Я писала письма всем,
чей адрес знала, с просьбой передать Пашке, если случится его встретить, где я
нахожусь. И на Рождество получила открытку. Там было всего три слова: «Забудь меня,
пожалуйста». И вновь меня спасла Машка. Шмыгала носом, сидя рядом, и вдруг
заявила:
— Юлька, если ты чего надумала, так давай вместе.
— Чего — вместе? — не поняла я.
— Ну, не знаю. Вены вскроем или удавимся. Мне-то в
принципе все равно, главное, чтобы вместе.
— Ты спятила, что ли? — разозлилась я, испытывая
жгучий стыд, потому что как раз и размышляла, что легче проделать: вскрыть вены
или удавиться.
