В тот момент мне было так мучительно жаль Машку с ее
дурацкой жаждой счастья, что я с трудом сдерживала слезы. Когда ты в дерьме по
самые уши, любовь не спасает. Она топит тебя, внушая напрасные надежды на
жизнь, на счастье, которого просто не может быть.
* * *
В ее окнах горел свет. Лифт не работал, я бежала вверх по
лестнице и пыталась найти слова для предстоящего разговора. Мысли путались,
отчаянно хотелось реветь, и ни одно нужное слово не приходило в голову. Машка
останется наедине со своей болью, и, хотя я буду рядом, я ничем не помогу.
Я позвонила, Машка открыла дверь, бледная, в оранжевой
пижаме, похожая на грустного клоуна. В глазах безнадежность, как у неизлечимо
больного, который осознал свой диагноз.
— Он здесь? — спросила я.
Она молча кивнула, и мы вместе вошли в комнату.
Тони стоял возле окна, спиной к нам. Услышав шаги,
повернулся и сказал спокойно, глядя мне в глаза:
— Ты приехала? Хорошо. Я не хотел оставлять ее одну.
Он шел мне навстречу, я смотрела на его физиономию, с трудом
сдерживая желание вцепиться в нее, чтобы с его лица исчезло выражение спокойной
решимости, потому что теперь поняла: никакие слова, если бы даже я вдруг нашла
их, его не убедят. И одновременно с этой в голову пришла другая мысль, я вновь
увидела Антона как-то по-другому: милейший парень с очаровательной улыбкой был
человеком, которого никто и ничто не остановит.
— Не бросай меня, — жалко сказала Машка.
Он сурово нахмурился, голос прозвучал резко:
— Прекрати.
— Не бросай меня, пожалуйста, — повторила она.
Стиснула руки на груди и заплакала.
Но было ясно: он уже привык к ее слезам, потому что
досадливо отвернулся.
— Допустим, я останусь. Что изменится? Ты выполнишь
свое обещание? Чушь. Ты это прекрасно знаешь.
Машка всхлипнула, ноги у нее подкосились, а я испугалась,
что она упадет сейчас на колени перед этим типом, которому хотелось только
одного — поскорее уйти.
— Топай отсюда, — попросила я, подхватив Машку.
— Нет! — закричала она, пытаясь вырваться.
— Ты уйдешь, наконец?! — рявкнула я.
— Ты же говорил, что любишь меня, — всхлипнула
Машка.
— Говорил, — покачал он головой, и теперь стало
понятно: ему тоже больно, но его боль не примирила меня с ним. — Я люблю
тебя, только это ничего не изменит. Ты ничего не хочешь менять.
— Я хочу, я просто… — Он уже дошел до двери, и Машка
отчаянно закричала:
— Я буду лечиться, честно! Ради бога, это в последний
раз. Вот увидишь…
— Последний раз уже был. Я сыт по горло последним
разом.
— Вот и сматывайся поскорее, — спокойно сказала
я. — Будешь утешаться тем, что сделал все, что мог. Главное, по ночам спи
спокойно.
Он пнул ногой дверь, которую мгновение назад открыл, и
повернулся ко мне.
— Очень хочется выставить меня мерзавцем? — Он
тоже заговорил спокойно, но спокойствие его было такого сорта, что, будь я
девушка менее привычная к вспышкам чужого гнева, возможно, полезла бы под
стол. — Что ж, давай. Я послушаю. Заморочил девушке голову, жениться
обещал… Подлец, одним словом. А вы — невинные овечки, которые шляются по
кабакам, болтают о революции и травят себя наркотой. Извините, у меня на жизнь
другие планы. Так что можете считать меня кем угодно. А вы продолжайте идти по
жизни весело, с обдолбанными мозгами.
Странно, что его слова так на меня подействовали. Я даже не
поняла, как оказалась рядом с ним, толкнула его к стене, действуя
автоматически. Его лицо было совсем рядом, и сейчас в глазах Антона читалось
лишь изумление, настолько моя реакция его потрясла. Меня, кстати, тоже. Весьма
прискорбно, что я не сумела сдержаться, но остановиться уже не могла.
— Слушай, ты, умник, ты хоть знаешь, почему она…
— Юлька, замолчи! — закричала Машка так отчаянно,
что у меня опустились руки. — Не смей ему говорить! Если ты расскажешь, я
в окно выброшусь.
— Извини, — сказала я, отступая от Антона на
шаг. — Извини. Иди и ни о чем не беспокойся. Мы тут выпьем немного и
начнем благополучно тебя забывать.
Его растерянный взгляд метался от меня к Машке.
— Прощай, амиго. Мы — девицы, прожигающие жизнь в
кабаках, а ты — суровый вояка, который, безусловно, знает все об этой
жизни, — сказала я, распахивая дверь. — Представляю, как тебе тяжело
смотреть на нас.
Он пытался уловить иронию, но в моем голосе она
отсутствовала, Антон нахмурился, все-таки подозревая, что в моих словах
запрятан некий второй смысл, и вышел из квартиры с чувством, что сделал что-то
не так, не правильно, и не в силах понять, как такое могло произойти. Все это
отчетливо читалось на его физиономии, и я, чтобы не видеть ее, поспешно закрыла
дверь.
Машка прошла на кухню и включила чайник.
— Я вела себя как дура, — сказала она с грустью. В
ней произошла странная перемена, и ее внезапное спокойствие пугало еще больше,
чем недавняя истерика.
— Нормально ты себя вела.
— Ты бы не стала кричать «не бросай меня».
— Как знать, — пожала я плечами.
— Я пыталась завязать, но… Я ему правда каждый день
обещала, он хотел помочь…
— Кончай его оправдывать. И винить себя. Ты такая,
какая есть. Человека любят таким, какой он есть, а не таким, каким мы хотели бы
его видеть.
— Он меня любил, — сказала Машка со
вздохом. — Пока не узнал, правда, любил. Не веришь?
— Верю. А теперь узнал. И сразу разлюбил.
— Ты его совсем не знаешь. — Машка разлила чай и
сделала несколько глотков. Я не спешила радоваться ее спокойствию, подозревая, что
за ним безнадежность, которая хуже всякого отчаяния. Пусть бы лучше посуду
била. Но Машка делать этого не собиралась. — Он хороший человек.
Действительно хороший.
— Ага, — усмехнулась я. — Поэтому и смылся.
— А что ему остается? Угробить жизнь на наркоманку?
По-моему, он поступил разумно.
— Конечно.
— Нет, в самом деле. Знаешь, он устроился на работу.
Отгадай, куда?
— К Рахманову?
