– Я должен сообщить тебе кое-что, Ворк, и ты меня внимательно выслушаешь. – Я даже не моргнул. – Это последнее, что я могу сообщить тебе как другу. Хороший совет, которым ты должен воспользоваться. – Он сделал паузу, как будто ожидая от меня благодарности, и, не дождавшись, глубоко вздохнул. – Не доставай Миллз, – сказал он мне. – Да, я это имею в виду. Она сейчас зла и расстроена. И это делает ее очень опасным человеком.
Я почувствовал, как по мне расползается жуткий холод. – О чем ты говоришь, Дуглас?
– Я ничего не говорю. Этого разговора не было.
– Неужели я – подозреваемый?
– На днях я тебе говорил, что каждый является подозреваемым.
Это не ответ, – настаивал я.
Дуглас пошевелил плечами и окинул взглядом пустую стоянку, затем снова перевел взгляд на меня. Он поджал губы.
– Эзра был богатым человеком, – произнес он, как будто это все объясняло.
– И что? – не понял я.
– Господи, Ворк. – В его голосе появилось раздражение, и он сделал глубокий вдох, как будто желая охладить свой крутой нрав. – Миллз ищет мотив и допрашивает всех подозреваемых. Я предполагаю, что у Эзры было завещание.
– Дерьмо, – выругался я. – Ты меня разыгрываешь?
– У Барбары пристрастие к дорогим вещам, а юридическая практика… – Он сделал паузу и пожал плечами.
– Продолжай, Дуглас.
– Я буду говорить только об очевидном, хорошо? Ты – блестящий тактик, Ворк. Ты обладаешь самым острым юридическим умом, который я когда-либо знал. Черт, ты даже прилично себя ведешь в зале суда. Но ты – никакой лоббист. Ты не возьмешься за дело, которое нанесет ущерб твоей личности, и не будешь целовать задницу ради того, чтобы получить крупных клиентов. Это то, что создало клиентуру Эзре и сделало его богатым. Но юридическая практика – это еще бизнес. Даже Миллз знает о том, что ваши клиенты практически не платежеспособны. Послушай. Я уверен, что ты не убивал своего отца. Только не давай Миллз повода следить за тобой. Сотрудничай, ради Христа. Не будь долбаным идиотом. Дай ей то, что она хочет, и продолжай свою жизнь. Это не какая-то сложная математика.
– Это тупая математика!
– Один плюс один – два. Добавь шесть или семь нулей, и математика станет еще более неотразимой.
Меня ошеломили его слова, острый подбородок Дугласа как будто разрезал меня пополам.
– У Эзры было много нулей, – закончил он.
Создавалось ощущение, что он накручивал мои внутренности на свои толстые, мясистые пальцы.
– Миллз уже обсуждала эту тему с тобой? – решил проверить я.
– Не так подробно, – признался окружной прокурор. – Но для этого не надо быть гением, Ворк. Я знаю, куда она клонит. Так что добивайся самостоятельно ее благосклонности. Склони на свою сторону, сделай это как мужчина и живи своей жизнью.
– Миллз сообщила тебе, что кто-то пытался убить меня вчера вечером? – спросил я.
Он нахмурился, оттого что я прервал его.
– Возможно, она упоминала об этом.
– И?
Дуглас пожал плечами, отводя в сторону глаза.
– Она не верит тебе.
– И ты тоже, – закончил я его недосказанную мысль.
– Она – детектив, – категорически заявил он.
– Ты думаешь, что я упустил это из виду?
– Я не знаю, чему верить.
– Кто-то спустил стул вниз по лестнице, Дуглас. Если это не означало желания убить меня, то, черт побери, кто-то хотел по меньшей мере меня покалечить.
– И ты говоришь, что это связано со смертью твоего отца?
Я подумал о сейфе и исчезнувшем оружии.
– Возможно. Вполне возможно.
– Ты должен знать, что Миллз на это не клюнет. Она считает, что ты специально вносишь сумятицу, не давая сделать правильные выводы. Если бы я думал, что ты этим занимаешься, – я только говорю если, играя роль защитника дьявола, – тогда я был бы склонен согласиться с Миллз. Ворк, это бритва от Оккам. Самое простое объяснение обычно оказывается правильным.
– Чушь, Дуглас. Кто-то пытался меня убить.
– Предоставь Миллз свое алиби, Ворк, и то, что она еще захочет. Позволь ей его проверить, и все закончится.
Я думал о словах Дугласа и, казалось, слышал треск ломающихся шейных позвонков.
– Ты знаешь, что случилось в ту ночь, Дуглас. – Это было утверждение.
– Я знаю, что твоя мать трагически умерла, упав с лестницы, и это все, – ответил он категорическим тоном.
– Этого достаточно, – заметил я.
– Нет, Ворк, недостаточно. Поскольку в эту же ночь исчез твой отец. Более того – Миллз знает, что вы с Джин были последними, кто видел его живым. Это важно, и никто не собирается делать скидку на вашу чувствительность. Ваш отец был убит. Поговори с Миллз.
Если бы он повторил слово «убийство» еще раз, я убил бы его самого. Мне не нужны напоминания. Каждый раз, закрывая глаза, я вижу голую челюсть отца, и даже сейчас борюсь с представлением о том, как над его останками трудятся нож и пила судмедэксперта.
Снова вырисовались очертания Дугласа. Последние его слова требовали ответа, но я не поднимал на него глаз. Он хотел, чтобы я выхаркнул воспоминание об этой ночи, которая представлялась мне кровавым месивом, чтобы Миллз могла запустить в него свою лапу, размазав как краску, и обсуждать это с другими полицейскими за чашкой кофе и с сигаретой во рту. С теми полицейскими, с которыми я боролся каждый день в суде. Я знал, как они сплетничали об изнасилованных жертвах, сидя в комнате, расположенной за залом суда, и разглядывая фотографии, я слышал, как они шутят по поводу того, как люди были убиты: думаете, она умоляла о пощаде? Была ли она жива, когда ее трахали? Находилась ли в сознании, когда нож впервые прикоснулся к ее бледной коже? Он видел, как это происходило? Я слышал, что он обмочился!
На боли жертв разыгрывалась трагедия. Но на сей раз это была моя боль. Моя семья. Моя тайна.
Я видел мать внизу лестницы, ее открытые глаза и залитый кровью рот, шею, согнутую как в жестокой шутке. Я видел все это: красное платье, положение ее рук, комнатную туфлю Золушки на лестнице, с которой она упала. Память была беспощадна и причиняла боль, но если бы я посмотрел вверх, то мог бы увидеть Эзру и мне стало бы еще хуже. Я не был готов к этому. Потому что, если бы я посмотрел выше Эзры, то увидел бы Джин. Я увидел бы, что эта ночь с ней сделала, ибо все, что произошло, застыло на ее лице, и эта картина ужаса все еще преследует меня во сне. Ужас и гнев отразились на ее лице с такой животной силой, что оно преобразилось, стало лицом незнакомца – того, кто мог убить. Что та ночь сделала с моей сестрой? Потеряна ли она теперь навсегда?
Если бы я заговорил об этом с Миллз, то все могло вернуться. Она высунула свой нос полицейского, пытаясь все выведать. Она могла увидеть многое, а я этого не хотел.
