– Где я могу ее найти? – На другом конце воцарилось молчание, а затем послышалось щелканье зажигалки. – Это очень важно, – настаивал я.
Я услышал ее затяжку, как будто она размышляла над сказанным. Но я знал, что Алекс не любила сообщать о месте нахождении моей сестры, и не только мне.
– На работе, – наконец выдавила она, заставив меня задуматься о том, может ли этот голос вообще звучать приветливо.
– Спасибо, – ответил я, но она уже повесила трубку.
Меньше всего мне хотелось очутиться лицом к лицу с Джин, особенно на ее работе, где запах упадка глубоко проник в кожу. Еще был запах приправы и грибов, который поразил меня, когда я впервые переступил порог «Хижины пиццы», что на Вест-Инн-стрит. Это был тот запах, который воскрешал в памяти времена юношеских вечеринок и неумелых поцелуев. Прежде мы смеялись над такими людьми, как моя сестра, и память давила мне на плечи, пока я шагал к стойке бара.
Я определил менеджера по его виду, и мне снова сообщили о том, что Джин занята.
– Она сейчас на доставке, – сказал он. – Подождите, пожалуйста.
Я занял место в виниловой кабине красного цвета и заказал себе пиво, чтобы не скучать. Оно оказалось холодным и безвкусным, как раз таким, какое мне было необходимо в этот день. Я потягивал пиво и следил за дверью. В конце концов мой взгляд стал блуждать, изучая людей, собравшихся за столиками. В зале была привлекательная супружеская пара чернокожих, которую обслуживала тощая белая девушка с гвоздиками в языке и со свисавшим с брови серебряным распятием. Они улыбались ей, как будто между ними было что-то общее. Рядом со стойкой бара сидели две женщины, по тонкости и длине незначительно уступавшие ножкам стула, и я наблюдал, как они заставляли своих детей есть как можно больше.
Трое парней, вероятно из местного колледжа, устроились за соседним столиком, и, похоже, это была их обычная встреча за кружкой пива в полдень. Они говорили громко, вставляя непристойные слова, но им было весело. Я почувствовал ритм их болтовни и попытался вспомнить, чем я занимался в их возрасте. Появилась зависть к их иллюзиям.
Вскоре входная дверь открылась, пропуская слабый солнечный свет, и я увидел свою сестру, входящую в ресторан. Пока я наблюдал за остальными, моя меланхолия успела созреть. Джин носила на своем лице выражение уныния так, как я носил свой портфель, – по-деловому, и красная коробка пиццы в ее руке выглядела по-домашнему. Ее бледная кожа и отсутствующий взгляд никак не соответствовали моим воспоминаниям о ней, но еще больше не соответствовали им неряшливые ботинки для бега и разодранные джинсы. Я изучал ее лицо в профиль, когда она остановилась возле стойки. Прежде оно было мягким, но постепенно становилось заостренным, с некой напряженностью в глазах и возле уголков рта. Дать определение его выражению было трудно. Больше я ничего не мог в нем прочесть.
Ей исполнился тридцать один год, и она все еще оставалась привлекательной, по крайней мере физически. Какое-то время она делала все не так. Мне это было понятно, потому что я знал ее лучше всех, но других ее поступки настораживали. Создавалось впечатление, будто она прекратила всякие попытки заняться собой.
Она положила на стойку горячую коробку и уставилась на грязную печь, где выпекалась пицца, как будто ожидая кого-то. Джин стояла не двигаясь. Я почувствовал, как от нее волнами распространяется страдание.
Неожиданная тишина за соседним столиком привлекла мое внимание, и я заметил, как трое парней уставились на мою сестру, с отрешенным видом стоявшую в малоосвещенном месте у стойки бара.
– Привет! – окликнул ее один. Затем уже громче: – Привет!
Друзья смотрели на него с усмешкой. Он приподнялся на своем месте, обращаясь к моей сестре:
– Как насчет того, чтобы взять домой немного этого дерьма, что у тебя в коробке?
Один из парней тихо свистнул. Теперь все таращились на нее.
Я уже было подскочил – это было рефлекторное движение, – но, увидев, что она повернулась к столику этих пьяных парней и стала на них пристально смотреть, просто остолбенел. На ее лице появилась какая-то гримаса. Впрочем, она могла означать что угодно.
Или не означать ничего.
Она подняла руки вверх и повертела ладонями, продержав их в таком положении достаточно долго.
Затем из кухни материализовался менеджер. Он затянул свой пояс, подтянув живот, и что-то сказал Джин, слов я не расслышал. Пока он говорил, она все время кивала, а ее спина извивалась так, будто она тонула в его словах. Менеджер указал рукой на тот столик, потом что-то произнес, махнув рукой в мою сторону. Джин повернулась, и ее взгляд сконцентрировался на мне. Сначала я подумал, что Джин меня не узнала: ее рот исказился гримасой отвращения. Но когда она пошла ко мне, обходя столик пьяных парней и показав им палец, ее рука была прижата к сердцу, чего менеджер не мог видеть.
Парни рассмеялись и вернулись к своей выпивке. Она проскользнула в кабинку и села напротив меня.
– Что ты здесь делаешь? – заговорила она без предисловий и без тени улыбки. Ее глаза были пустыми.
Я рассматривал ее на близком расстоянии, пытаясь понять, отчего она показалась мне какой-то не такой. У нее была чистая кожа, очень бледная, словно просвечивающаяся, большие, несколько раскосые глаза, аккуратный подбородок и темные волосы, падающие на плечи беспорядочными волнами. Находясь рядом, она выглядела уравновешенной, как будто у нее все прекрасно, тем не менее это было заблуждением.
Может быть, что-то необычное было в глазах.
– Что он тебе сказал? – спросил я, имея в виду менеджера. Ее пристальный взгляд остановился на мне, и в нем не было теплоты.
– Это важно? – парировала она.
– Думаю, что нет.
Она подняла брови и положила на стол руки.
– Итак?
Я не знал, с чего начать, и тоже положил руки на красную клеенчатую скатерть.
– Ты никогда не приходил сюда, – произнесла она, – даже поесть.
В последний год я почти не видел свою сестру и не обвинял ее ни в чем. Неправильно было избегать ее, но это превратилось в привычку. Я не мог признаться себе в том, что ее глаза, глаза раненой лани, причиняли мне боль. В них было так много от материнских глаз!
Нерешительность свела мне губы.
– Они нашли тело Эзры, – заявила она. Это не был вопрос, но на какое-то мгновение я ощутил давление. – Вот почему ты здесь.
В ее лице появилась неожиданная сила, и вместо удивления или раскаяния я почувствовал еще большую нерешительность.
– Да, – ответил я.
– Где?
Я рассказал ей.
– Как?
– Они считают это убийством, – произнес я, изучая ее лицо. Ни одного намека на волнение. – Больше никто ничего не знает.
– Это Дуглас тебе сказал? – спросила она.
