– «Она не сделала бы этого… без меня». Это были твои слова. Мне хотелось бы знать, что они означают.
Я поднялся на ноги, становясь злым.
– Вы говорили об этом? Собирались сделать это вместе? Это то, что ты имела в виду?
– Нет. – Алекс отступила на шаг.
– Это та помощь, которую ты оказала бы ей? Да? – закричал я, – Тогда это чудо, что она вообще жива и что, проклятье, позвонила мне, а не тебе!
Алекс застыла на месте, и в том, как она стояла, и в тоне ее голоса внезапно появилась решительность. Она больше не оборонялась, она была недовольна собой, взбешена – теперь это была та Алекс, которую я хорошо знал.
– Это не так, – отрезала она.
– Она звала на помощь, Алекс, и позвонила мне. Почему не тебе?
– Ты никогда не мог понять ее. Не льсти себе. Вы все одинаковые.
– Кто все? – требовательно спросил я. – Мужчины? Гетеросексуалы?
– Мужчины Пикенсы, – ответила Алекс. – Все мужчины. Но главным образом ты и ваш проклятый отец.
– Интересно, – заметил я. – Объясни мне это.
– У вас нет никакого права судить нас.
Мой голос повысился, я был разъярен, напуган. И я не мог вынести сравнение, которое она сделала. Я указал на дверь, ведущую в холл, через которую вывезли мою сестру к машине «скорой помощи».
– У меня есть право! – закричал я. – Будь ты проклята, Алекс. Я" имею право. Она только мне его дала, и ты не сможешь этого изменить. Если Джин останется жива – молись, чтобы так оно и было, – мы посмотрим, кто имеет право. И я собираюсь сказать ей, чтобы она обращалась ко мне за помощью, когда потребуется.
– Если ты будешь поблизости, – бросила Алекс, и ее глаза блеснули.
– Ты мне угрожаешь?
Алекс пожала плечами.
– Я просто говорю: можно подумать, будто у тебя нет других забот и ты не занят другими делами.
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего я не имею в виду. Я заявляю очевидное. Теперь, если ты закончил свою тираду, я отправляюсь в больницу, к Джин. Но не забывай о моих словах. – Она подошла ближе. – У тебя никогда не было власти надо мной, никогда, и, пока я рядом, у тебя никогда не будет власти над Джин.
Я смотрел на Алекс, едва сдерживающую гнев, и чувствовал свое поражение. Как мы до этого дошли?
– Она сказала, что любит меня, Алекс. Несмотря ни на что, она все еще любит своего старшего брата. Так что, как видишь, мне не нужна власть над ней. Я не хочу этой власти. Она позвонила мне, и я спас ей жизнь. Точно так же, как я это делал прежде, до того как она встретила тебя. Подумай над этим. И давай решим, что можно сделать, чтобы помочь человеку, которого мы оба любим.
Если я и надеялся, что Алекс отступит, то мне следовало продумать свои действия лучше.
– Это не то, что я имела в виду, Ворк, и ты знаешь. Перестань быть таким гребаным адвокатом.
Она повернулась и ушла, беззвучно ступая босыми ногами. Я услышал хлопанье двери, приглушенный звук ее автомобиля и затем остался один в огромном доме, который знал с детства. Я смотрел на ковер, расстеленный у лестницы, на лужу крови, от которой распространялся специфический запах. Следы от колес каталки тянулись, уходили далеко, становились меньше, прозрачней и наконец полностью исчезали. Я увидел мобильный телефон Джин, поднял его и, держа в руках, рассматривал засохшую кровь, а потом положил телефон на маленьком столе у двери.
Я сказал себе, что должен пойти в больницу, хотя зная по горькому опыту, что жизнь и смерть Джин не зависят от того, буду ли я там присутствовать. К тому же я был так утомлен и так не хотел снова иметь дело с Алекс. Я думал о большой кровати наверху, представил себя на белоснежных простынях; мне хотелось закутаться в них, коснуться их чистоты и притвориться ребенком, у которого нет никаких забот. Но я больше не был тем ребенком и не умел притворяться. Поэтому я лег на ковре рядом с высохшим пустырем жизни моей сестры.
Глава 22
В больнице мне сказали, что она будет жить. Если бы я приехал минутой позже, ее не смогли бы спасти. Вот каким тонким был край – всего около семидесяти биений сердца. Возле нее разрешалось быть только одному посетителю, поэтому мне пришлось обратиться к медсестре, чтобы та попросила Алекс выйти на пять минут. Мы столкнулись друг с другом в коридоре у палаты Джин, и постарались быть приветливыми. Это выглядело неуклюже.
– Как она? – спросил я.
– Врачи говорят, что она справится.
– Повреждение мозга?
Алекс покачала головой, засунула глубже руки в карманы своих неряшливых джинсов. Я видел: кровь Джин засохла между пальцами ее ног.
– Врачи так не думают, но не могут в этом поклясться.
– Они говорят как адвокаты, – заметил я, но Алекс не улыбалась.
– Да.
– Она пришла в сознание?
– Нет.
– Слушай, Алекс. Когда Джин очнется, она должна увидеть рядом людей, заботящихся о ней, а не враждующих друг с другом.
– Ты предлагаешь притвориться?
– Да.
– Я сделаю это для Джин, но граница между нами прочерчена. Не старайся меня одурачить. Ты плох для нее, даже если она не видит этого.
– Все, о чем я забочусь, – чтобы ей было хорошо и я хочу, чтобы она знала: ее любят.
Алекс смотрела куда-то вдоль коридора.
– Пойду выпью кофе. Меня не будет десять минут.
– О'кей. Спасибо.
Она прошла два шага и обернулась.
– Я бы не выстрелила в тебя, – бросила она.
Ее заявление удивило меня. Я уже забыл о том случае, когда в ее руке было оружие и она выглядела достаточно уверенной.
– Спасибо, – повторил я.
– Я просто хотела, чтобы ты это знал.
Больничная палата Джин была точно такой, как та, в которой она очнулась после прежней неудавшейся попытки самоубийства. Кровать была узкая и низкая, со стальными перилами, жесткими простынями и ярким покрывалом, которое все равно казалось бесцветным. Трубки вползали в ее тело, мигал зеленый свет мониторов, и шторы были задернуты. Я обошел вокруг ее кровати и раздвинул их. Утренний свет был теплым, и в его лучах Джин напоминала мертвенно-бледную восковую статую. Мне хотелось завернуть ее, выжившую, во что-нибудь еще, но не хватало все того же умения, и я по-прежнему чувствовал прикосновение дула под собственным подбородком. Только тогда до меня дошло, как близко мы с ней подошли к грани, и, стоя у кровати сестры, я пытался понять смысл того, что произошло. Я просто знал, что живы, – и в этом была единственная правда. Я сел и взял руку Джин. Глаза ее были открыты, и она смотрела на меня. Губы Джин зашевелились, и я наклонился ближе.
