Я говорил всем своим клиентам то же самое:
– Никогда не подписывайте этот проклятый отказ. Требуйте адвоката и держите рот закрытым. Ничего не говоря, вы тем самым помогаете себе.
Проигнорировав свой собственный совет, я подписал отказ и передал его. Если Миллз и была удивлена, то хорошо это скрыла. Она сунула подписанную форму в манильскую папку, как будто опасаясь, что я передумаю и разорву ее. В какое-то мгновение она показалась мне неуверенной, и я подумал, что она не ожидала моего согласия сотрудничать. Однако мне нужна была информация, и я не получил бы ее, не подыграв. Они что-то нашли. Я хотел знать, что именно. Это была опасная игра.
Я взял инициативу в свои руки.
– Мне предъявлено обвинение?
– Это мой допрос. – Ее поведение оставалось спокойным; она была беспристрастным профессионалом, но так не могло продолжаться долго.
– Я всегда могу отречься от своего отказа, – заметил я.
Немногие понимают это. Можно подписать отказ отвечать весь день на вопросы и затем изменить свое мнение. Тогда следует остановить допрос – то, чего не хочет делать ни один полицейский, – пока допрашиваемый не будет готов. Я видел, как подергиваются мышцы на лице Миллз. Колода подтасовывается в пользу полицейских, и они часто извлекают выгоду из незнания людей системы.
– Нет. Нет никакого обвинительного акта.
– Но у вас есть ордер на арест?
Она снова заколебалась, но потом ответила:
– Да.
– В котором часу вы получили его?
Ее рот сложился в узкую складку, и я заметил, как выпрямился у стены детектив Маленькая Голова.
– Это не имеет значения.
Я мог прочитать на ее лице внутреннюю борьбу. Я знал Миллз: она хотела, чтобы я говорил, хотела этого так сильно, что уже ощущала вкус победы. Если бы я стал говорить, она могла бы сбить меня с толку, добившись быстрой победы. Если бы я воспользовался своим правом молчать, она не получила бы этого удовольствия. Но она собиралась нанести быстрый удар. Миллз жаждала крови и верила в свою способность добиваться этого.
– В час дня, – наконец произнесла она.
– Однако вы подождали до пяти, чтобы арестовать меня.
Миллз смотрела вниз на свой блокнот, обеспокоенная тем, чтобы зафиксировать нашу беседу как часть официального допроса. У полицейских тоже есть правила: не позволяйте подозреваемым брать допрос под свой контроль.
– Я хочу лишь удостовериться, что мы понимаем друг друга, – продолжил я. – Я знаю, почему вы ждали. – И я действительно знал. Арестовывая меня после пяти, она не оставляла мне шанса просить судью выпустить меня под залог. Это означало, что по крайней мере одну ночь я проведу в камере заключения, и в этом было личностно подобно газете, которую она оставила у меня в кухне. Он хотела, чтобы я почувствовал на своей шее петлю, ровную и простую.
– Вы закончили? – спросила она.
– Лишь бы мы поняли друг друга.
– Тогда давайте продолжим. – Она начала систематизировать и, должен признать, вполне умело. При минимальном диалоге она установила мою идентичность, связь с покойным и род моего занятия. Она хотела чистой, четкой расшифровки стенограммы. С особой тщательностью спросила меня о ночи, когда умер отец. Она хотела учесть каждый момент, ия изложил ей ту же самую историю, что и прежде. Несчастный случай с матерью. Больница. Дом Эзры. Телефонный звонок. Его внезапный отъезд. Я приуменьшил серьезность его спора с Джин и подтвердил еще раз, что после того как оставил дом Эзры, остальную части ночи провел дома.
– Нет, – сказал я ей. – Я не видел больше отца.
– Как насчет его оружия? – спросила она.
– Что именно?
– Вы знали, где он хранил его?
– Многие люди это знали.
– Это не ответ на мой вопрос.
– Я знал, где он хранил его.
– Вы умеете стрелять из пистолета?
– Прицеливаешься и нажимаешь на курок. Это тебе не запуск ракет.
– Вы знаете, где оружие сейчас?
– Нет. Не имею понятия.
Она возвратилась к началу. Снова прошлась по каждой детали, подошла к моей истории с различных сторон, ища противоречия, крошечные элементы лжи.
– В котором часу вы легли спать? А ваша жена? О чем вы говорили? Расскажите о вашем споре. Расскажите, что случилось в больнице. Что еще говорил ваш отец, прежде чем уехал? Что он говорил насчет телефонного звонка? Давайте вернемся к этому.
И так, не прерываясь, в течение нескольких часов.
– Как вы ладили со своим отцом? Какая у вас была финансовая договоренность в отношении клиентуры? Вы были партнером или служащим? Имелся ли у вас ключ от его дома? Запирал ли он офис на ночь? А свой стол?
Я попросил воды, и Миллз налила в стакан воду из кувшина. Я отпил маленький глоток.
– Когда первый раз вы узнали о завещании?
– Я знал, что он оставлял мне дом, но больше ничего, пока не встретился с Хэмбли.
– Ваш отец никогда не обсуждал его?
– Он был скрытным человеком, особенно, когда дело касалось денег.
– Хэмбли сказал мне, что вас рассердили условия завещания. Он говорит, что вы осыпали проклятиями своего отца.
– Джин не была включена в завещание.
– И это обеспокоило вас?
– Я считаю, что это жестоко.
– Давайте поговорим о вашей матери, – сказала Миллз. Я напрягся.
– О чем именно?
– Вы любили ее?
– Можно ли в этом сомневаться?
– Ответьте на вопрос, пожалуйста.
– Конечно, я любил ее.
– А ваш отец?
– Он любил ее тоже.
– Это не то, что я имею в виду.
– Он был моим отцом.
– Это не ответ на вопрос – заметила она.
– Я полагаю, что ответ.
Она откинулась в кресле, наслаждаясь властью, которую имела надо мной.
– Вы были друзьями?
Я думал об этом и почти солгал. Не знаю, почему правда ушла, но так случилось.
– Он был моим отцом и деловым партнером. Мы не были друзьями.
– Почему?
– Он был трудным человеком. Я не думаю, что у него было много друзей.
Миллз листала страницы своего блокнота, просматривая некоторые предыдущие записи.
– Ночь, когда умерла ваша мать.
– Это был несчастный случай, – произнес я несколько громче обычного.
Миллз подняла глаза, все еще держа между пальцами листы.
– Так вы сказали. Но были заданы вопросы. Было следствие.
