— И кто у нас такой отважный? — подивилась я. Наш
кормилец господин Долгих со своими дружками представлялся мне едва ли не
всемогущим, и чужая глупость вызвала удивление с легким восторгом в придачу.
— Литвинов, председатель областного суда, —
буркнул Ник. — Слышала о таком?
— Нет. Зачем мне?
— Если он заартачится, Долгих дело проиграет, а это
колоссальные убытки.
— Сочувствую.
— Хватит кривляться, — разозлился Ник, а я
вздохнула.
— Ты-то чего о чужом добре печешься? Нам что за
разница, лишится он завода или нет?
— Дура, — покачал Ник головой и даже поморщился,
демонстрируя печаль ввиду моей бестолковости. — Он не проиграет дело.
Никогда. Он не может себе это позволить, иначе кое-кто сообразит, что время,
когда он тут хозяйничал, подошло к концу.
Я перестала раскачиваться на стуле и теперь разглядывала
свои ноги. Причина скверного настроения Ника стала понятна. Если все так, как
он сказал. Долгих придется сломить чужое сопротивление. Надеюсь, он попытается
решить проблему миром. Подкупы, взятки и прочее здесь в большом ходу, насколько
я знаю. Но если дядя всерьез заартачится? Если он действительно решил, что
время таких, как Долгих, прошло, тогда.., тогда с ним будет кончено, подобное
Долгих тоже не раз проделывал. И тут уместно вспомнить замечание Ника о нашей
шкуре. Моя его вряд ли особо интересует, но своей он, безусловно, дорожит.
Предполагаемая мишень — лицо в городе далеко не последнее, следовательно,
оставлять исполнителей в живых довольно глупо.
— Черт… — буркнула я.
— Вот-вот, — закивал Ник радостно, что, должно
быть, относилось к моей внезапной догадливости, иного повода для радости я не
видела. — И окажемся мы в ненужном месте в самое неподходящее для этого
время.
— Ты просто так языком болтаешь или…
— Я догадываюсь, — перебил меня Ник
язвительно. — Приказы, как известно, не обсуждают, их выполняют…
— Тогда какого черта ты нервничаешь? Если они что-то
решат, мы…
— Если бы ты не была круглой дурой, твой Рахманов
увидел бы в тебе девушку своей мечты, а не пушечное мясо. Ты вообще-то
понимаешь, как тебе повезло, что он оказался в твоей постели?
— Если честно, особого счастья в этом не вижу, —
ответила я.
Ник опять разозлился, но все-таки не удержался и хмыкнул.
— Сочувствую, однако, когда он устраивается у тебя
между ног, кое-какие мысли ты бы могла донести до его сознания.
— Какие, к примеру? — проявила я любопытство.
— Что мир без тебя будет сер и уныл.
— Он легко найдет замену.
— А вот это плохо, очень плохо, — покачал Ник
головой. — Ты ничего не хочешь сделать для нашей долгой счастливой жизни.
— Я буду стараться изо всех сил, — очень серьезно
ответила я, ожидая, что он вновь выбьет из-под меня стул, но Ник лишь вздохнул.
— Боюсь, я зря трачу на тебя свое драгоценное время.
Он пошел к двери, и я отправилась следом, радуясь, что ему
не пришла охота остаться на ночь. Впрочем, с тех пор, как Рахманов стал здесь
частым гостем, Ник особенно не наглел.
Закрыв за ним входную дверь, я привалилась к стене, рядом с
плакатом Че Гевары. Он смотрел с улыбкой вдаль и, должно быть, видел там
светлое будущее. Жаль, не мое. Я вздохнула и спросила:
— Что скажешь, команданте?
Команданте была по фигу наша крысиная возня, он не желал
отвечать, я сползла по стене, подтянула колени к животу и задумалась.
В голову лезли разные мысли, и я торопилась поведать о них
Че, потому что больше некому. Я то и дело обращалась к нему и перемежала свой
монолог вопросом: «Что думаешь?» Это создавало иллюзию беседы и не позволяло
бесповоротно решить, что я давно и окончательно спятила.
Занималась я этим до тех пор, пока в дверь не позвонили. Я
поднялась с пола с большой неохотой, решив, что Ник надумал вернуться. На
пороге стоял Рахманов с одинокой розой в руке. Его попытки придать нашим
отношениям романтический характер неизменно меня умиляли.
Собравшись с силами, я изобразила бурный восторг и повисла у
него на шее. Он вошел в квартиру, радостно смеясь, захлопнул дверь ногой и
сообщил:
— Я соскучился.
Надеюсь, мое лицо сияло от счастья. Рахманов из тех людей,
что твердо уверены: мир создан для того, чтобы они могли здесь гадить в свое
удовольствие.
Глядя на этого красавца, я часто думала о том, что Господь
большой шутник, раз решил явить миру подлеца в столь элегантной упаковке. От
самого себя Рахманов пребывал в бесконечном восторге и часто баловал меня
сентенциями, почерпнутыми у Ницше, выдавая их за свои. Подозреваю, он всерьез
считал себя сверхчеловеком. Иногда я задавалась вопросом, что было бы с ним, не
родись он в обеспеченной семье партийного вождя областного разлива, который,
чутко уловив тенденцию, вовремя переметнулся из коммунистов в бизнесмены,
оттяпав в личную собственность изрядный кусок государственной. Это позволило
единственному и любимому чаду взирать на окружающих с легким презрением и
пользоваться благами в непоколебимой уверенности, что сие дано ему по праву. А
если бы, к примеру, нелегкая занесла его в другую семейку — с папашей-алкашом и
мамой-инвалидом, что тогда? Гадал бы, на что потратить последний червонец,
штопал единственные носки и тянулся к знаниям? А по вечерам разгружал вагоны
или торговал любовью по сходной цене? Интересно, мысль о сверхчеловеке и тогда
бы посетила его или все, что наговорил чокнутый немец, показалось бы насмешкой?
Впрочем, Рахманов устроился бы в любом случае. Обольстил бы богатую вдовушку, к
примеру. Такие, как он, всегда устраиваются.
Мы переместились ближе к дивану, я успела пристроить розу в
пустую бутылку, что позволило с двойным усердием изображать восторг. Расхожий кадр
из фильмов о страстной любви: мы в обнимку на диване, он все еще в плаще и
ботинках, и я торопливо помогаю ему избавиться от лишних вещей. Прерывистое
дыхание, вздохи, легкое постанывание… Говорят: хорошо притворяться — значит
почти любить. Мне это никогда не удавалось. Наверное, притворяюсь плохо. Хотя,
судя по довольной физиономии Рахманова, этого не скажешь.
