* * *
Мы пьем вино прямо из бутылки, передавая ее друг другу, сидя
среди разбросанной одежды. Идею пить из горлышка когда-то подкинула я, и Рахманов
стал проделывать это с таким бравым видом, будто воображал, что рушит все
традиции и устои, эдакий революционер, плюющий на общественное мнение.
Подозреваю, он собой гордился. К моему дурному влиянию следует отнести также
привычку произносить «салют» вместо «здравствуйте» и еще два десятка испанских
слов, которые он употреблял зачастую не к месту, зато сразу становясь похожим
на Зорро, а также восхищение Че, которое я всерьез не принимала. В Рахманове
было столько же романтизма, сколько во мне иллюзий, то есть, говоря попросту,
не было вовсе.
Мой любовник обладал не только потрясающей внешностью, но и
безусловным шармом. И законченным придурком также не являлся, так что дамы в
нем души не чаяли. Ник утверждал, что у него три или четыре любовницы, не считая
меня, и девиц, что пока еще только ждали своей очереди. В общем, мне, считай,
повезло, раз наш красавец обратил на меня внимание.
Рахманов сделал еще глоток, поцеловал меня и сказал с
чувством:
— Обожаю тебя.
На такие заявления я никогда не реагировала. Они вроде
надоевшей рекламы — ты ее слушаешь, но тебе наплевать. Уверена, он произносит
свои слова не задумываясь, как я не задумываюсь, пропуская их мимо ушей.
В общем, мы идеальная пара. Рахманов иногда любит
порассуждать на эту тему, хотя и мне, и ему известно доподлинно: он с легкостью
избавится от меня в самом что ни на есть конкретном физическом смысле, если
усмотрит в том выгоду. Хотя я не исключаю возможности, что немного повздыхает,
произнесет что-то сентиментальное и не лишенное мудрости. И даже, может быть,
начнет посещать мою могилу с красной розой в руке, сделав также визит чем-то
вроде ритуала, как игра в карты по пятницам в клубе или утренняя пробежка по
субботам. Дамам сей ритуал наверняка придется по душе: «Ах, он все еще
оплакивает былую любовь…» Черт, куда это меня занесло с моими мыслями? Мне
сейчас надлежит быть счастливой, скакать рядом резвой козочкой, заглядывая
Рахманову в глаза, и таять под его нежным взором.
— Ты хмуришь лоб, — вдруг сказал он. —
Неприятности?
Я торопливо растянула рот до ушей. «Неприятности бывают у
людей, живущих нормальной жизнью, — хотелось ответить мне. — Вчера
все было хорошо, а сегодня сломала каблук или кошелек свистнули — вот она,
неприятность. Одно состояние посредством сравнения отличается от другого. Приятностей
в моей жизни не было давным-давно, так что смело можно сказать, что
неприятности начисто отсутствуют».
— Скучала без меня? — прошептал он мне на ухо,
привлекая меня к себе.
— Конечно, — вздохнула я.
— Почему не позвонила?
— Мы это уже обсуждали.
— По-моему, твоя пресловутая скромность граничит с
гордыней, — усмехнулся он.
— Помнится, ты хвалил меня за отсутствие назойливости и
даже называл редкой девушкой. Надо полагать, все прочие замучили тебя звонками,
так какого хрена уподобляться?
— Я улетаю на несколько дней, — серьезно заявил
он.
— Далеко?
— Как сказать…
— Ясно. — Я помедлила и все-таки спросила:
— Что с Машкой?
Разумеется, мне следовало печалиться, что любимый отбывает в
неизвестном направлении, а не лезть с вопросами такого сорта. Но сдержаться я
не могла. Против обыкновения, он не нахмурился, тем самым намекая на мою
невыносимую бестактность, напротив, на его физиономии расцвела лучшая в мире
улыбка.
— У меня хорошая новость, и я подумал, что ты должна
услышать ее от меня. Ты знаешь, твою подругу завтра переводят в санаторий.., то
есть это, разумеется, не совсем санаторий.., в общем, ты поняла.
— Я смогу ее увидеть? — спросила я, сглотнув
подкативший к горлу ком.
— Сможешь, — вновь улыбнулся он. — Я договорился.
Они остановятся в кафе на выезде из города, юго-западное направление. Кафе
называется «Терек», у тебя будет минут пятнадцать, парни не станут мешать.
Примерно в 12.30 они подъедут…
— Спасибо, — пробормотала я, обнимая его, и едва
не разревелась, хотя слезливости в себе ранее не замечала.
— Перестань, ты же знаешь, как много я готов для тебя
сделать.
Реветь сразу расхотелось, и благодарность куда-то
испарилась, потому что Машка оказалась в психушке не без его участия.
— Спасибо, — еще раз сказала я, а он посмотрел
как-то странно, отвел глаза.
— Тони хотел ее видеть.
— С какой стати? — нахмурилась я. — Он ее
бросил.
— Ты слишком строга к парню, — перебил
Рахманов. — Он переживает. Не знаю, почему они расстались, но уверен, его
вины в том нет.
На самом деле Тони бросил Машку, когда узнал, что она
наркоманка. Рахманову об этом, скорее всего, известно, но если есть желание
повалять дурака…
— Значит, он тоже там будет?
— Наверное. В санатории ее можно будет навещать,
кажется, раз в месяц, я уточню позднее…
— Как долго она там пробудет? — спросила я, хотя
знала, что вопрос этот задавать не стоило.
— Ты же понимаешь, и такое решение вопроса стоило мне
немалых сил…
Разумеется, я знала. Только неизвестно, намного ли лучше
тюрьмы этот санаторий, в который Машку к тому же упрячут на неопределенное
время.
Ближе к полуночи Рахманов ушел, а я еще долго бродила по
квартире, отмеряя нервными шагами три метра в одну сторону и пять в другую,
изводя команданте бессмысленными вопросами. Иногда я вдруг замирала, уставясь в
пол, и начинала что-то быстро-быстро говорить, потом вновь принималась
двигаться, точно животное в клетке, которое все никак не желает смириться с
очевидным фактом, что вольная жизнь в прошлом, а действительность — это узкое
пространство от стены до стены. Я придумывала, что скажу Машке, нервничала,
сбивалась… На самом деле я просто боялась этой встречи. Боялась увидеть в ее
глазах презрение или равнодушие, что еще хуже.
— Главное, вытащить ее оттуда, — саму себя
успокаивая, пробормотала я под конец, и команданте со мной согласился.
