— Ты чудо, и я так рада, что ты позвонил.
— Я тоже рад, что додумался до этого.
* * *
К часу ночи мы с ним оказались в каком-то переполненном
клубе. Ревела музыка, возбужденные, потные лица мелькали перед глазами.
Несмотря на все это, а может, как раз и благодаря, мне было очень весело. Мы
танцевали, перебрасываясь ничего не значащими словами, и беспричинно смеялись.
Оба были пьяны и счастливы.
Музыка на минуту смолкла. С трудом сквозь толпу мы пробились
к стойке и сели на свободные места.
— Классно танцуешь, — сказал Павел.
— Да, если учесть, что я совсем пьяная и раза три
наступила тебе на ногу.
— На твое счастье, я этого не заметил. Скажу по
секрету, я вообще ничего не замечаю, только смотрю на тебя в полном обалдении.
— Моя пьяная физиономия так на тебя действует?
— Она еще прекраснее, чем трезвая.
— Хм, комплимент какой-то сомнительный.
— Это не комплимент, а констатация факта.
— Ты не пьян. Пьяный человек ни за что не выговорит
конст… Черт, видишь, у меня не получается!
— У меня тоже. Случайно вышло.
— Ты смеешься надо мной?
— Я тобой любуюсь. Обожаю пьяных женщин. Тебя я никогда
не видел пьяной, и, оказывается, это восхитительное зрелище.
— Скажи еще раз.
— Восхитительное, — по слогам произнес он. —
Ты просто восхитительна.
— Все-таки смеешься. Даже не знаю, что теперь делать:
то ли мне рассердиться и бросить пить, то ли напиться еще больше.
— Лучше напейся. Повторить! — бросил он бармену, и
мы оба рассмеялись.
Я взглянула в зеркало над стойкой, хотела поправить волосы,
но рука вдруг замерла: из зеркала на меня смотрели глаза. Пристально смотрели,
цепко, и я несколько секунд, точно в трансе, завороженно глядела в них, потом
медленно повернулась. Человек исчез, мгновенно растворившись в толпе. Вроде бы
его и не было вовсе, и все это пьяный бред, но я готова была поклясться, что он
и сейчас таращится мне в затылок, так отчетливо я ощущала его взгляд. Я
заставила себя встряхнуться, попыталась вспомнить, о чем только что говорила с
Павлом, повернула к нему голову и натолкнулась на его взгляд: насмешливый,
недобрый. Он усмехнулся и поспешно отвел глаза в сторону, но этого мгновения
было достаточно, чтобы понять: Павел засек наблюдателя так же, как и я, —
нет, гораздо раньше! — и что вовсе он не пьян.
Я должна была что-то сказать, но странное безразличие как
будто сковало меня. Я залпом выпила бокал вина и пробормотала, глядя куда-то в
пространство:
— Кажется, пора на покой.
— Пожалуй, — согласился Павел.
Я встала и направилась к выходу, он чуть задержался,
расплачиваясь за выпивку.
Вереница такси замерла возле клуба, Павел что-то долго
объяснял таксисту, должно быть, надеялся засечь «хвост». Наконец машина
тронулась с места. Я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
— Устала? — спросил Павел. Несмотря на заботу, в
голосе слышалась ирония.
«Все напрасно, — хотелось сказать мне. — Все
напрасно». Только кому я это должна сказать? Павлу? Он все знает лучше меня,
разумнее промолчать. Молчать, наблюдая, как за окном плывет город с
разноцветными огнями, коробками домов и лужами на асфальте там, где прошли
поливальные машины.
Павел тоже смотрел в окно, и его рука была далека от моей
руки, может, он даже не заметил, как отодвинулся от меня, подобрался. И вот уже
нет «нас», а есть он, и есть я, и кожаное сиденье — как разделительная полоса,
за которой чужая территория. И хоть он был рядом, но я-то знала, что полосу
отчуждения преодолеть удается далеко не всем, и я не из их числа.
Возле моего дома мы простились, торопливо и равнодушно. В
квартиру я не пошла, что там делать, надоедать команданте своей болтовней? У
него и так, поди, от нее уши вянут. Я поднялась на крышу и долго лежала под
звездами, раскинув руки, и на ум то и дело приходили слова: «На свете счастья
нет, но есть покой и воля», и сейчас от них не щемило жалобно сердце, а
казалось, все так и должно быть, и даже бог с ней, с волей, главное — покой.
Тишина. Здесь, над городом, и в моей душе.
* * *
Я проснулась оттого, что в глаза бил яркий свет. Нехотя
разлепила тяжелые веки и машинально взглянула на часы. Двадцать минут
четвертого. Хотела отвести настольную лампу в сторону, чтобы не слепила глаза,
и только тогда увидела Ника. Разумеется, это не удивило и уж точно не
обрадовало. Он развалился в кресле напротив и терпеливо ждал, когда я приду в
себя.
— Ох, мама дорогая, — пробормотала я, приподняв
голову и тут же опуская ее на подушку. — Башка-то как болит. Черт…
Когда-нибудь у меня будет сердечный приступ от твоих внезапных появлений.
— Ты скончаешься раньше, чем я или алкоголь успеем
причинить серьезный вред твоему организму, — ответил Ник со смешком.
— Мрачноватый юмор, ты не находишь? Слушай, зачем ты
меня разбудил? Лучше б убил, ей-богу, чтоб не мучилась.
— В следующий раз так и сделаю, — сказал
Ник. — Хотя хотелось бы все-таки проститься.
— Перебьюсь.
— Оно и правильно, на том свете все равно рядышком
будем, не успеем как следует соскучиться.
— Дай хоть воды, что ли… — попросила я.
— Свежевыжатый сок, — мурлыкнул Ник, протягивая
мне стакан. — Все для тебя, дрянь ты моя ненаглядная.
— Обожаю тебя, — сказала я вполне искренне.
— Я тебя тоже, — кивнул он, разливая коньяк в две
рюмки. — Ну что, похмелишься?
— С ума сошел?
— Жаль, тогда я в одиночестве. — Он выпил рюмку
коньяка и закусил лимоном.
— Радость моя, тебе что, черти покоя не дают? —
спросила я, немного придя в себя.
— Не поверишь, даже не беспокоят.
— А чего тогда притащился в такое время?
— Соскучился.
— А мрачный юмор откуда?
— Ты же знаешь, я плохо воспитан. Опять же, у меня
большая обида. Вот что ты за человек такой? Стоит появиться какой-нибудь
красивой морде, и папулю уже по боку.
