— Просто сказать, и все? Возможно, мы договоримся. Я
сказал, возможно, — криво усмехнулся он, увидев, как загорелись мои
глаза. — Это будет стоить недешево.
— Обожаю торговаться, — хихикнула я. — Я-то
рассчитывала, что цена прежняя, и приехала, чтобы соблазнить тебя.
Он провел рукой по моему лицу, сказал хрипло:
— Ставки выросли. Ты останешься у меня и уйдешь, когда
я этого захочу. И будешь делать то, что я хочу. Все, что я пожелаю. Можешь
поверить, я захочу многого.
— Не сомневаюсь. А потом ты назовешь мне имя. Я могу
быть уверена?
— Я хоть раз обманул тебя?
— Нет.
— Значит, все честно. Твоя любовь против имени.
* * *
Он лежал на спине, закрыв глаза, осторожно гладил мое плечо
и улыбался.
— Я тебя ревновал, — сказал тихо. — Смешно,
правда? Я видел тебя с тем парнем. Я думал, мне наплевать, но это не так. Мне
было трудно разобраться в себе, не очень-то я привык заниматься самокопанием,
слишком все сложно для моих неповоротливых солдатских мозгов. Но мысли о тебе
доводили меня до бешенства. Ты стояла у меня перед глазами, как будто в самом
деле была рядом. Твое лицо и смеющиеся губы, твое тело, горячее, страстное, и
твоя походка, которой нет ни у одной женщины, — как будто ты предлагаешь
себя и ускользаешь, дразнишь и опять выскальзываешь из рук. Я лежал в этой
комнате и смотрел в потолок. Точно так же я уже лежал однажды и думал, что
умираю, а надо мной было небо, яркое, чужое, и солнце слепило глаза, а я лежал,
вжатый в землю, и чувствовал свое бессилие, несправедливость и еще жалость к
себе, потому что тогда, распростертый на земле чертовой гранатой, я вдруг
понял, что умираю, и умирает не капитан такой-то, а умираю я, красивый парень,
который еще долго мог бы жить под солнцем и даже творить добро. Я лежал и
думал, что мне отпущено то же, что и любому другому, пришедшему в наш мир, и
было нестерпимо жаль, что я не знал этого раньше. А еще было обидно. Чем я хуже
других? Чем хуже твоего мужа? Почему я не могу узнать, какой ты бываешь, когда
любишь? Почему твои руки не коснутся моего лица, и голос не будет заботливым и
мягким, когда ты спросишь: «Что с тобой, милый?» Этот мир обманул меня,
девочка. Я прошу не так много, но и того никогда не получу.
Я зажмурилась, сжалась в комок. Мне хотелось, чтобы он ушел
в свои воспоминания и забыл про меня. Но он склонился ко мне и сказал:
— Посмотри на меня… — И я покорно открыла глаза. —
Я никому не верю. Даже своим парням доверяю лишь наполовину, а тебе я верю,
черт знает почему. Мне кажется, ты бы не предала, если бы любила.
Он лег сверху и долго целовал меня, до боли сжимал мою
грудь, глаза его были бессмысленными, а в изгибе губ было что-то трагическое. И
я вдруг почувствовала страх, нет — ужас, и захотелось вскочить и бежать отсюда.
— Скажи мне «я люблю тебя».., я так хочу.., скажи…
— Я люблю тебя, — с трудом сказала я, задыхаясь от
брезгливости, а еще от жалости к себе, к своему телу, к своим губам, сказавшим
это.
Он тихо засмеялся, и руки его стали требовательными, злыми.
По моим щекам текли слезы, а он жадно слизывал их.
* * *
От воды в бассейне шел легкий аромат жасмина, в полумраке
зала мягкие кресла казались сказочными чудовищами. Я наблюдала за игрой теней и
света на мозаике пола, чувствуя на себе взгляд Дена. Я успела свыкнуться с
перепадами его настроения: то он был яростным, злым, извращенно чувственным, то
вдруг становился нежным и просил моей любви. Он подошел ко мне сзади,
наклонился, целуя мою шею, и шепнул:
— А ты терпелива.
Я сжала его руку и закрыла глаза.
— Ты мне скажешь?
— Конечно.
— Сейчас?
— Если хочешь.
— Хочу.
Он засмеялся, сцепил руки на моей груди — крепко, так, что
теперь я не могла двигаться, — и сказал:
— Поздравляю, дорогая. Ты сутки напролет ублажала
убийцу своего ненаглядного мужа.
— Желаешь отыграться? — усмехнулась я. — Ты
это выдумал, подонок, выдумал.
Я хотела подняться, но он только сильнее сцепил руки,
удерживая меня.
— Я мог бы соврать, что просто выполнял заказ и мои
парни пристрелили его. Но не буду этого делать. Его убил я. Убил ради
удовольствия, как своего говнюка папашу. Я бы и тебя убил, окажись ты там.
Увидел бы тебя куском мяса, обыкновенной падалью, и наваждение бы кончилось. Но
потом подумал, что это слишком легкая смерть для тебя, — вздохнул он и
заговорил тише. — Я убью всех, кто тебе дорог. И когда не останется никого
рядом, ты придешь ко мне, потому что, когда некого любить, дорожишь тем, кого
ненавидишь.
— Чертов клоун, — сказала я и засмеялась. Я
хохотала, как сумасшедшая, пока он не разжал руки и не ударил меня. — Тебе
в самом деле следовало убить меня, ублюдок. Потому что то, что ты называешь
наваждением, никогда не кончится. Не я, а ты приползешь ко мне и опять начнешь
выпрашивать то, что другим достается просто так.
— Грязная шлюха! — рявкнул он. — Ты просто грязная
шлюха!
— Конечно, — засмеялась я. — Я грязная шлюха,
от которой ты сходишь с ума. Сколько ты, думаешь, продержишься теперь: месяц,
два? Но нет, не мечтай, приползешь очень быстро, и я назначу свою цену, можешь
мне поверить.
Я не успела договорить — он опять ударил меня. Я не
удержалась в кресле, и он стал бить меня ногами, молча, с каким-то
сладострастным упорством. Я опять начала хохотать, а потом закричала от боли.
На мои вопли прибежала охрана, блондин с трудом оттащил Дена — тот был
невменяем.
Я не помню, как я оказалась в своей квартире, скорее всего,
меня доставил туда все тот же блондин. Я очнулась по соседству со своим
диваном, лицо перепачкано кровью, которая успела засохнуть. Я поднялась со
стоном и отправилась в ванную. Умылась холодной водой, избегая смотреть в
зеркало.
— Еще немного, детка, — сказала громко. —
Потерпи еще немного.
* * *
В баре на меня косились. Я сидела здесь часа три и, по
прогнозам бармена, уже давно должна была свалиться со стула, но держалась, чем
приводила парня в замешательство. «Однако пора уходить», — подумала я,
достала мобильный телефон и набрала номер Ника.
— Ники-бой, — хихикнула я. — Народ вокруг
нервничает, ноги меня не держат, и за выпивку расплатиться нечем. Забери меня
отсюда.
