При описании зверств Гадюки воображение зашкаливало. Вроде
бы он кому-то отрубил руку за вовремя не выплаченный долг, далее следовали выколотые
глаза, вспоротые животы и прочие страсти, почерпнутые из исторических хроник
времен Ивана Васильевича. Если он такой хитрец сродни цыганам, то откуда о его
методах общения с клиентами стало известно гражданам? На это мне отвечали, что
слухами земля полнится, а также что шило в мешке не утаишь. Народная мудрость
всегда производила впечатление, оттого прения по данному вопросу были мною
односторонне прекращены.
Литвинов, как верно заметил Ник, точно кость в горле нашим
хозяевам, и они ведут переговоры с Гадюкой. Суть переговоров предположить не
трудно. Однако если Ден согласился, значит, болтовня о его сверхосторожности и
работе только в других частях света гроша ломаного не стоит, что позволяет
надеяться, что и прочее не более чем болтовня. Хотя из любого правила есть
исключения, большие «бабки» способны заставить человека изменить привычки. То,
что за решением волнующей их проблемы хозяева обратились к Гадюке, а не
поручили дело все тому же Нику, более или менее понятно — осторожничают.
Отсутствие Ника в городе в роковой день, безусловно, наведет прокуратуру на
интересные мысли. И даже то, что его в известность ставить сочли
необязательным, тоже куда ни шло. Но какого дьявола с этим придурком отправляют
меня? Вряд ли Гадюке особенно приятно брать чужака в напарники. Или в этом есть
какой-то смысл?
— Он в самом деле так прекрасен, как повествует
молва? — спросила я, устав ломать голову.
— Даже более того, — серьезно ответил Ник.
По его тону я поняла: что он считает Гадюку весьма опасным,
что в устах такого человека все равно как высочайшая похвала. Но было и еще
кое-что — ситуация ему упорно не нравилась. То, что она не нравится мне, —
это понятно, но что именно томит Ника, хотелось бы знать.
— Мне слова из тебя клещами тянуть? — не выдержала
я.
— Слишком сложно, — задумчиво произнес Ник. —
Если только они не хотят подсунуть тебя старикану в качестве утешительного
приза на склоне лет. Вдруг сердце его дрогнет, а ты своими ласками разгорячишь
хладеющую кровь. Тогда логично иметь возле него человека, которым легко
управлять.
— Неужто он такой идиот?
— Ты себя недооцениваешь, — усмехнулся Ник. —
Второй вариант мне совсем не нравится: ты едешь в качестве прикрытия.
— И что в том плохого? — не поняла я, потому что
он неожиданно замолчал в самом интересном для меня месте.
— Вопрос: как долго ты проживешь после этого, —
пожал Ник плечами.
— То есть у меня хороший шанс получить билет в один
конец? — усмехнулась я. Он молча кивнул. — И никаких гениальных
мыслей, что мне делать в такой паршивой ситуации?
— Смотреть в оба. А там.., по обстоятельствам. Кто
сказал, что Гадюка оттуда вернется?
Последнее замечание вызвало легкий шок. Что это: попытка
меня утешить или указание на развитие сценария? Может, сам Ник до такого
додумался, а может, хозяева подсказали, и такой итог устроит всех?
Я уставилась в глаза Ника. Очень хотелось знать, о чем он
думал в ту минуту, но если глаза зеркало души, то его душа непроницаема, как
глубины вселенной. Однако Ник все-таки сумел произвести впечатление, поднялся,
похлопал меня по плечу и сказал:
— В конце концов, никто не мешает тебе просто скрыться.
Что тебя здесь держит? Если только большая любовь ко мне, но в ней я сильно
сомневаюсь.
Он направился к входной двери, а я сидела, уставившись прямо
перед собой. Потом все-таки вскочила и бросилась в прихожую. Он уже открывал
дверь.
— Ник, — позвала я.
— Внимательно тебя слушаю, дорогая, — с улыбкой от
уха до уха отозвался он.
— Я не могу бросить Машку.
— Я думал, это она тебя бросила.
— Ник…
— Радость моя, не можешь, значит, не можешь. В жизни
всегда есть место подвигу. А тебя так и тянет на них. Выбор за тобой.
Постарайся не разбивать мое доброе сердце. Пока, несравненная.
Он ушел.
* * *
Я немного побегала по квартире, разумеется, без всякого
толка, умных мыслей не прибавилось. С прискорбием поняв, что их и далее не
предвидится, я отправилась к Виссариону, у него открыто до утра. Вряд ли девки
мне обрадуются, классика так на них действовала, что они не чаяли от нее
избавиться, и сегодня, уже помучившись, наверняка уверились, что истязания
благополучно пережили. А тут вдруг меня черт второй раз приносит… Эти мысли
ободрили: не одной мне страдать.
Но вновь сесть за рояль в тот вечер не довелось, правда,
девицы немного выгадали, потому что Виссарион читал им вслух Флоренского. Девки
сводили глаза у переносицы, но терпели, потому что дождь лил не переставая. Я
пристроилась возле стойки рядом с Кармен, которая томно вздыхала, глядя на
Виссариона с обожанием. Вряд ли она понимала, о чем он читает, но, безусловно,
им гордилась.
Как-то в припадке любопытства я спросила Виссариона, с какой
целью он затеял философские чтения, раз девки понимают одно слово из десяти, да
и то по-своему, на что получила ответ: сила слова так велика, что действует
благотворно независимо от понимания. Надо полагать, по его теории, умные мысли
каким-то хитрым образом в головах девок откладываются, и они, несмотря на
кажущуюся тупость, все равно умнеют. Я пришла в восторг от идеи и, решив
проверить ее на себе, начала читать Блаватскую (дама сия всегда поражала меня
способностью заморочить голову бедолагам вроде меня, да так, что даже знакомые
слова перестаешь узнавать). Борясь с бессонницей, я освоила два тома ее трудов
и с прискорбием вынуждена констатировать, что умнее не стала. Должно быть, я
еще бестолковее девок.
Флоренского я слушала с удовольствием, потому что изъяснялся
он языком понятным, и идеи мне казались вполне здравыми. Таковыми они,
безусловно, казались и Виссариону, потому что он чрезвычайно увлекся, исчерпав
лимит терпения слушательниц. Не знаю, как долго он бы продолжал, если бы голова
одной из заснувших девок с громким стуком не рухнула на стол, причем сама
деваха даже не проснулась. Народ издал стон сочувствия и с безмолвной мольбой
уставился на хозяина.
— То-то, дуры, — изрек Виссарион, снимая очки и
закрывая том с золотым тиснением. И взглянул на меня, точно спрашивая: буду ли
я играть. Я решила, что девкам и без того здорово досталось, и отрицательно
покачала головой. Девки потянулись к стойке выпить по маленькой, а Виссарион,
снабдив страждующих целебной жидкостью, заварил чай и перебрался ко мне.
— Виссарион, — жалобно начала я. — Мне уехать
надо, так что несколько дней работать не смогу.
