Слова, сорвавшиеся у меня с языка, когда я поздоровался с Кураучи, для самого были неожиданны, я собирался сказать совсем не то.
Кураучи только что вышел из палаты босса.
– В его случае нет какой-либо особой болезни. Похоже на то, что весь организм разрушается. Он не страдает. Он провел в этой постели месяцы.
– А сейчас?
– Спит. Я думаю, действуют лекарства. Я смотрел на него... Он выглядит таким беспомощным. Лучше бы он подал какой-нибудь знак – любой, пусть даже означающий, что ему больно.
– Нам стоит приготовиться к худшему, Кураучи-сан.
Доктор сказал, что необходимо собрать близких родственников. Другими словами, вердикт вынесен: близится конец.
Кураучи выглядел уставшим. Щеки ввалились, под глазами темные круги. О состоянии босса мы узнали еще вчера вечером, поэтому его изможденный вид – не только результат переживаний за старика.
Все дело в копах. Кураучи предпринимал отчаянные, но безрезультатные попытки сначала спасти наркосеть старшей семьи, затем продублировать ее. Ему не хватало терпения, он не умел предвидеть ловушки и закрывать бреши. Вероятно, он этому просто не научился. До недавнего времени он состоял при боссе в качестве советника по финансам.
Пятеро из его людей были арестованы. Наркосеть уничтожили копы, и теперь любая ошибка могла обойтись ему очень дорого.
Посидел бы он с мое. Он за решеткой был всего один раз – в молодые годы попался на шантаже. Если якудза отсидел достаточно, то наручники любого типа чует за версту.
– Можно его увидеть?
– Очень недолго.
– Пойдем посмотрим на босса, Кураучи-сан. Пусть в нашей памяти останется его светлый образ.
– Пойдем.
Кураучи позвал сиделку и что-то прошептал ей на ухо.
Все тело босса опутали провода, к ноздрям были проведены прозрачные трубки. В изголовье кровати стояли какие-то аппараты. На больничную палату совсем не похоже. Какое-то чуждое, унылое место. Так это и есть – "возлежать на смертном одре"?
– Как, мы не можем даже поговорить с боссом?
– Это невозможно, брат Танака. Уже несколько месяцев, как босс не произнес ни слова.
Когда наступает смертный час, к человеку ненадолго возвращается сознание – вот о чем я подумал. Всего лишь на минуту, пусть на секунду, но человек возвращается в этот мир. Ты умираешь, точно зная, чем занят: умиранием.
– Это и есть так называемое критическое состояние? Человек не знает, что вот-вот умрет? Какая несправедливость!
– Ничего не поделаешь, – ответил Кураучи. – У него повреждены мозговые центры.
– Он придет в себя, когда будет умирать. Наверняка придет в себя. Иначе как же он умрет?
– Все мы хотим, чтобы к нему вернулось сознание.
– Он придет в себя. Я буду ждать здесь, пока это не случится.
Я хотел расспросить босса о множестве вещей, когда к нему вернется сознание. У меня была масса вопросов, и я хотел услышать ответы хотя бы на некоторые. Почему он не назначил преемником меня? Почему внезапно потерял интерес к расширению старшей семьи и предпочитал доить младшие, отделившиеся? Почему заставлял меня выполнять самые опасные задания? Ему действительно было наплевать на меня?
– Брат.
– Я отсюда не двинусь, Кураучи-сан.
– Пожалуйста, будь благоразумным.
– Здесь должен быть кто-нибудь, чтобы сообщить ему, что он умирает.
– Это невозможно, брат Танака. Он не может говорить, он даже слышать не может.
"Ты, старый маразматик! – вот что я скажу ему первым делом. – Слушай, босс, ребята из преисподней пришли, чтобы забрать твою душу!"
Я должен сказать ему это.
Внезапно черты его лица расплылись у меня перед глазами. Я понял, что держу босса за руку и плачу. Я не верил сам себе. Рука была маленькой, сморщенной и холодной, как лапка обезьянки. Я не мог выпустить ее из своих ладоней.
– Танака?
– Дяди...
Пришли Ояма и Сано. Сано с искренним сочувствием положил руку на мое плечо.
– Это бесполезно, понимаешь? Бесполезно. Брат долго жил, и теперь он умирает на больничной койке. Может быть, так оно и лучше.
Голос Оямы звучал убедительно и успокаивающе. Я все не мог выпустить руку босса. Этой рукой он бил меня, выжимал из меня соки и, может быть, делал еще что-то, о чем я даже не подозревал.
– Слушай, Танака. Достаточно.
Я почувствовал, как рука Сано мягко, но настойчиво увлекает меня. Отпустил кисть босса, вытер слезы ладонью. Понял, что стоял на коленях, припав к его постели.
– Боссу действительно конец, Кураучи-сан?
– Так сказал доктор. Он ни на что не реагирует и может отойти в любой момент. Прямо сейчас или к утру.
– Понятно.
– Если не отключать аппараты, он протянет еще дня три-четыре. Однако полагаю, что даже Синичи-сан не будет настаивать на этом.
Синичи был родным сыном босса. С миром якудза он не имел ничего общего, жил честно. У босса были даже внуки – двое мальчишек, но, как я слышал, Синичи не очень хотел, чтобы дед оказывал им знаки любви и заботился о них.
Я вышел в холл и увидел Сугимото; он ждал меня.
– Конечно, еще не время обсуждать подготовку к похоронам, но...
Ояма говорил на правах старейшего члена клана. Всеми приготовлениями займется старшая семья. Она получит огромную сумму – траурные взносы от всех семей, связанных с ней, и распоряжаться этими деньгами будет, конечно же, Кураучи.
– Мы обо всем позаботимся. Было бы неслыханно поручить подготовку похорон босса клана не старшей семье, а кому-то еще.
Кажется, Кураучи начинает обращаться за поддержкой к Ояме. Сано отделился, кто-то арестован, и в старшей семье осталось около двадцати человек. Моя семья насчитывала тридцать и продолжала расти.
– Рад был встретиться здесь с тобой, Танака. Я сообщу Мицуте о том, что увидел.
– Дядя Ояма, кому интересно знать, что думает, что делает такой бродяга, как я? Кто считается с реальной расстановкой сил?
– Я буду заместителем и опекуном Кураучи. Сано отделился, и некому больше занять этот пост.
Наверняка Кураучи сам попросил Ояму об этом. Скорее всего теперь он понимает, что в наркосети, которую я ему вернул, было полно дыр, и теперь бесится из-за того, что его обманули.
Меня не особенно встревожил тот факт, что Кураучи и Ояма будут в одной команде. Наблюдая за Оямой в дни войны, я понял, что он всегда принимает решения, которые позволяют его семье оставаться в стороне от проблем Кураучи.
